Брат мой - враг мой

             Брат мой - враг мой

Брат мой, еще вчера брат, а ныне враг мой – лютый и безумный, утонувший во лжи и жестокости, что с тобой…?  Неужели миллионы и миллионы еще вчера братьев, могут в одночасье стать таким врагами, что их надо убивать миллионами? Я не оговорился, миллионы… А что потом? Мы вновь станем братьями?

Когда-то,  совершенно случайно я познакомился с человеком, который 20 лет просидел в Магадане, в самых лютых лагерях. В советских лагерях… СМЕРТИ. Он погибал от чахотки и зашел в гараж, моего друга, едва не в самом центре Севастополя. Рядом, кажется, что в соседнем доме, жила когда-то его покойная мама, вдова боевого офицера-фронтовика, а теперь сестра, но она его не пускала в квартиру из-за болезни и он ночевал в сарае, когда уходил из опостылевшей больницы. Вот и на этот раз, сбежал, чтобы выпить чарку-другую, он нашел и закрытую наглухо квартиру и сарай и на замке.

В те времена быть пойманным в городе  с початой бутылкой, а тем более отхлебывающим зелье, означало верный привод в милицию и почти верные 15 суток, что для него означало почти верную смерть – жизнь в нем уже еле теплилась.

На бутылку деньги нашлись – на закуску нет, вот и занесла его нелегкая в гараж моего друга. Едой мы поделились, а водка была своя, мы ведь тоже принимали «на грудь» по какому-то поводу. Помаленьку разговорились. И неожиданно, сбивчиво он начал рассказывать о своей непутевой жизни.

Из все еще разрушенного, послевоенного Севастополя, только-только вырастающего из бесконечных руин, его призвали в армию и попал он, горемычный, а те самые войска НКВД, что охраняли лагеря. Это должно было быть подрастающее поколение цепных псов ГУЛАГа – родственники подсобили, чтобы забрали его в армию, где полегче служить. Вот и попал.

Послали на специальные курсы познавать науку ненавидеть, стрелять в живых не раздумывая, посылали на облавы вначале на собак-кошек, а потом и на людей. Время лихое было – врагами народа был почти весь народ: кто в оккупацию попал, и мыкался несколько лет, пусть и по своей воле, но с гитлеровцами якшался. Это ничего, что выхода не было и надо было спасать-беречь детей, родных, близких, вначале от одних лютых, потом от других.

Впрочем, в те времена люд был не только безвинный, чего там «огород городить», "горбатого клеить", разный:  кто в дезертиры подался и давно и недавно, кто промышлял разбоем, кто с клеймом «власовца», а кто «бандеровца» тырился па лесам-горам-задворкам, кто был настоящим казаком донским-кубанским, но недобитым почти поголовно сталинским режимом сразу после войны, а кто и просто от страха бегал-прятался от власти.

Живыми этих… старались не брать – не только не ругали, а хвалили за это. А курсантов так еще и поощряли… так между лекциями и усиленным навязыванием мысли «убей врага – он не человек! Кто бы не был. Сказали убить – убей!»

Случайно, вовсе и не нарочно, поругался с начальством, попался на самоволке и пошло-поехало. Опомнился замкомвзвода охраны в лагере чуть южнее Магадана – в Аяне.

В первую же лютую зиму, лагерь опустел, кто не замерз –дострелили, ну кто будет квелого слабака ждать на 50 градусном морозе, а кто от болезни не умер – добили – прикладом, издевательством, морозом, непосильным трудом. А чтоб чтоб не мучился можно было и пристрелить… Это очень даже гуманно.

Вот тут-то и понял мой знакомый, что уже привык, понял, осознал, что они и правда не люди – а раз так, то что его жалеть, смотреть как он мучается, страдает – проще убить. Бац – и все! Враг!!!

«Я,» - сказал он – «ближе к весне понял, что они, эти тысячи заключенных, как стадо животных, овец, коров, а может и крыс, что во время войны воровали у нас последнюю крошку, все на одно лицо. Все, без исключения…»

Через полтора года отправили бедолагу на офицерские курсы в Хабаровск. Вот тут-то он и вляпался. И по глупости. У одного начальника взял небольшой, меньше напёрстка, слиток золота на продажу…Тот сам и предложил. А когда сказал его имя на допросе, так били почти до смерти – за клевету…

Спасибо не шлёпнули, отменили смертную казнь, впрочем, если честно, он не знал, почему не убили. А осенью, мой чахоточный визави, для всякого охранника, всякого конвойного уже был серой, на одно лицо, на одну звериную, серую морду «врага народа- бандеровца, власовца, казака…».

«Вот уж, когда я вспомнил, ту жуткую, лютую, энкавэдэшную, зверинную науку не видеть в зэке, во враге, пусть даже назначенном…, человека. Вспомнил и помнил и до самой смерти помнить буду…» - сказал он. Тяжело, болезненно вздохнул, закашлялся, не спеша допил из горла поллитровку «Столичной» и не прощаясь ушел навсегда…

И я бы, может быть и не вспомнил этой истории, если бы не мрачные всполохи войны посреди мира с назначенными врагами…