Покалеченная судьба

Отрывок из романа "Другого времени не будет"

Часть первая.  

Мы знали, что дядя Алексей был в немецком плену. В симферопольский концлагерь совхоза "Красный», он едва не попал в 42 году после позорной сдачи Севастополя. Но кроме самого факта пленения многие годы мы, его родня, больше ничего о дяде не знали. После освобождения от гитлеровцев полуострова, весной 1944, он исчез бесследно...

Его забрали особисты – толи ШМЕРШ, толи… Короче, забрали и… где он был долгих восемь лет после войны никто не знал. А дядя всегда молчал, ничего не рассказывал и никогда не смотрел фильмов про войну. Война была для него самым запретным, самым страшным событием в жизни.

Летом  42 года, бросив своим собственным приказом на произвол судьбы несколько десятков, а может и сотен тысяч матросов, солдатов и офицеров советской армии,  Сталин не моргнув глазом объявил и их предателями, и врагами народа: нет пленных, есть предатели.

В страшную июльскую жару брели они израненные и изможденные, растянувшись, как писал Манштейн в своих мемуарах, от самого Севастополя и до Джанкоя, а это добрых двести километров, куда-то на позор и издевательства. Туда, где быстрая смерть была наградой. У них больше не было будущего, нормальной судьбы, а для подавляющего большинства и жизни. Они умрут от голода, болезней, пыток, отчаянья и презрения. Но тогда, они еще живые, брели, обреченные, под конвоем веселых и радостных немецких солдат, в никуда.

Среди них полумертвый тащился, зажав своими руками,  развороченное нутро,  и мой дядя Алексей.

Уже после сдачи Севастополя, когда стало ясно, что они никому не нужны там, в ставке Главнокомандующего, где их в одночасье списали, как расходный материал, как солярку уже залитую в бак идущего в бой танка, многие тысячи все еще мечтающих выжить, попрятались в крутых обрывах мыса Херсонес,  в ожидании чуда.

И ни на какие уговоры немцев, уже согнавших массы военных в импровизированные концлагеря и заставляющие собирать, а точнее сгребать в ямы тысячи и тысячи вздувшихся и смердящих трупов своих вчерашних товарищей по оружию, они, еще свободные, не поддавались. Вгрызались в  обрывы голыми руками, срывая ногти, штыками, ломая их, стволами уже бесполезных без патронов, винтовок, они держались до последнего. Еще живым хотелось верить, что за ними вернется, спрятавшаяся в Поти и Батуми  Черноморская эскадра и спасет их. Но горизонт был чист. Чист до нестерпимой боли и бесконечной обиды, переползающей в ярость.

И тогда гитлеровцы принялись методично уничтожать прятавшихся: привязывали к гранатам веревки и, выдернув чеку, бросали в обрыв. Гранаты зависала на мгновенье напротив ниш, где и сидели вчерашние бойцы Красной Армии и взрывалась. И так методично метр за метром на всем протяжении западной обрывистой оконечности Гераклейского полуострова.

Осколочный чехол, одна из таких гранат, распорол живот дяде Алексею и он, вытащенный в полубеспамятстве на поругание врагу, своими товарищами по несчастью, оказался в колонне военнопленных. Они брели и брели, подгоняемые бездушными конвоирами, которые пристреливали упавших, отставших и вышедших из адского строя. Их гнали в сторону Симферополя сквозь боль, жажду и страдания.

Дядя Алексей,  потом всю свою жизнь удивлялся своей  выносливости и болетерпимости, когда в течение нескольких дней нес в своих руках свои собственные вывалившиеся кишки, еще и пытаясь их заправить вовнутрь, каждый раз при этом почти теряя сознание от боли и ужаса.

Уже на третий день он почувствовал, как в  его внутренностях что-то копошится и он понял, что это черви. Полчище опарышей  жрали его разверзнутое нутро, еще живую плоть. Смерть, казалась, уже неминуема. Много позже он узнал, что именно эти черви, поедающие гной и грязь в брюшной полости и спасли его жизнь.
На четвертый день ада они остановились на ночевку где-то у села, ныне носящего название Ливадки.  Это где-то километрах 10-15 от Симферополя. И он, почти в бреду сказал двум своим товарищам, которые от самого Инкермана поддерживали его, чтобы он не упал и не был пристрелен, что если  идти точно на север, то попадешь в его родное село, где ждет его только жена и малолетние дети.
Друзья по несчастью, семьи которых были далеко от Крыма, а значит бежать им в этих краях некуда, пошептавшись и  решились на побег. Смешно сказать побег, когда все трое едва тащили ноги. Но это был хоть какой-то шанс спастись.
До конца короткой южной ночи они должны были выбрались из стонущего, хрипящего и уже угасающего лагеря вчерашних бойцов Армии защищающей Севастополь. Превозмогая смертельную усталость и безысходность, бесшумно поднялись, придерживая друг друга, и побрели тихонько мимо часовых.
Трудно сказать проспали ли фрицы или им, утомленным  жарой и рутинным и гнусным ремеслом человечьих пастухов, было  лениво поднимать винтовку, кричать или стрелять, но беглецы ушли.
 Добравшись до первого же перелеска, упали, и проспали в тени до ночи. Потом брели и брели, а днем отлеживались, да так и добрались до родного дядиного села, затаившегося в глубокой балке возле северо-западной окраины Симферополя 

Через несколько дней подкормившиеся и периодетые спутники дяди Алексея также тайно, ночью ушли из села в горы с надеждой пробиться к партизанам. А семья, родичи замерли у постели бредившего, умирающего офицера Красной Армии.

Трудно поверить, но только через долгих девять месяцев, когда пригрело весеннее солнышко, следующего, уже 43 года, дядя Алексей впервые вышел из хаты на белый свет. Он щурился на солнце и молчал. Молчал всегда, лишь однажды вскрикнув, когда увидел себя, совершенно седого и похожего на обтянутый кожей скелет, в зеркале. Еще раз,  едва не грохнулся в обморок, когда обнаружил на своем животе гигантский шрам, похожий скорее на чудовищный ожег, чем на осколочной ранение.

Впервые заговорил после того как в дом вошли немцы. Впрочем, солдаты зашли случайно, перепутав хату,  но дядя Алексей, после их ухода, спросил свою жену Настю, где его пистолет и документы. Она зарыдала и рассказала ему, что с тех пор, как он оказался дома, прошло полтора года и, что германская война уже сломалась и, что оккупантов, скоро может быть, выгонят и из Крыма. И он заплакал. К нему, вроде бы как, вернулась память. Он вспомнил, какие страдание выпали на его долю?

Мы никогда не узнаем, что виделось ему, какие испытания выпали на его долю, но  он опять надолго замкнулся и только зимой спросил свою жену почему за ним не пришли гитлеровцы?

Все дело в том, что до самой сдачи Симферополя, до самого того момента, когда в город ворвались вражеские войска он служил лейтенантом в войсках НКВД. Дядя Алексей служил караульным офицером по охране Государственного банка. И он мог себе представить, что все равно его должны были бы забрать, неважно кто – гестапо, сигуранца, какие-нибудь полицаи, казаки... Да, что там, каждая собака в селе, не то, что соседи знали кто он и где служил до войны.

В селе стояла немецкая зенитная часть прикрытия аэродрома, а фуражиры - немцы и румыны, занимающиеся заготовкой провизии, а так же полицаи и казаки, которые кругом шныряли, высматривая что-нибудь залежавшееся, чтобы стырить или кого заложить и за это получить награду, были людьми в селе случайными, часто-густо пролетными, и о его прошлом ничего  не знающими. А вот односельчане  знали все. А ведь даже за недонесение никто по головке бы не гладил, по законам  оккупационных властей – это каралось чуть не смертной казнью.

Тем более, что кое-кто из односельчан крымских татар, составляющих большинство жителей села, действительно служил у немцев. А жить-то-выживать как-то надо было – с Большой Земли денег на пропитание никто не передавал через линию фронта.  Впрочем, и сын старика Григория, главы одного из четырех украинских семейств проживающих издавна в селе, работал у оккупантов и даже носил немецкую форму. Вот только никто за все это время даже и не подумал выдать соседа.

А он никому не рассказывал, как попал в осажденный Севастополь и  кем там служил двести пятьдесят дней обороны.

Потом было стремительное бегство немцев из Крыма и еще до преступной депортации крымских татар, до взятия Севастополя, за ним в маленькое село, приехал забытый за годы войны советский «воронок». И дядя Алексей, казалось, бесследно исчез.

(отрывок из романа «Другого времени не будет»)

Вторую часть читать  в другой публикации.