Поколоченная судьба - окончание

Покалеченная судьба-4 (окончание)

(отрывок из романа «Другого времени не будет»)

Часть четвертая.

Прошло несколько лет, здоровье все больше и больше подводило дядю – он часто болел, мельница простаивала, его помощники не справлялись,  и правление колхоза решило его торжественно отправить на пенсию. Тем более, что  ему давным-давно стукнуло шестьдесят.  Все так и случилось, да он и не сопротивлялся, – действительно стало тяжело работать. На собрании дядю Алексея благодарили, и подарили часы и даже выдали, премию, но когда наступило время оформлять пенсию выяснилось, что у него, кроме колхозного, нет никакого рабочего стажа.  А раз так, то пенсию он должен был получить 10 рублей. Однако, в деревне все знали, что он работал до войны в городе, следовательно мог там получить справку, к тому же сразу же, как участник войны мог получить и надбавку. По подсчетам набегало чуть не 160 рублей, а это для деревни просто нешуточные деньги.

Неожиданно дядя Алексей уперся, и идти в бывшее НКВД отказался. Никакие уговоры на него не действовали. Так продолжалась полтора года и дело с мертвой точки сдвинула вначале болезнь жены, а потом и он слег в постель. Вот тут-то его все и заклевали,  денег действительно не хватало и даже с помощью детей они, старики едва выживали, тем более пришлось отказаться от коровы и свиней. Едва вучухавшись дядя решился таки на поездку в ненавистное ему заведение за справкой.   

Я пришел в областное милицейское Управлении и  долго объяснял сержанту на проходной, что я хочу, тот вызвал дежурного и после длительных расспросов, меня отправили сначала в  отдел кадров, потом к одному начальнику, потом к другому и, наконец, в архив. Я уже было собрался удрать из этого лабиринта, но девушка заведующая архивом мне неожиданно сказала, что дело мое находится в ведении КГБ, что она сейчас позвонит и меня там примут. Признаюсь, я чуть в штаны не наложил. Думаю все, вот тебе Алексей и хана, застукали и все про тебя узнали, всю твою подноготную, все грехи твои.  Но девушка на меня так внимательно смотрит и так по-доброму, что я не выдержал и спрашиваю, а, что, мол, такого в моем деле? А она мне на вопрос вопросом: – А вы действительно тот самый  Алексей Иванович?

«Да!» - отвечаю, а сам про себя думаю: Вот, дурак, влип и все из-за денег. Ну, на кой мне нужна была эта большая пенсия?   Я же помню, как эти ребята меня мучили, пытали. Но деваться некогда, дивчина уже звонит. Я пока их контору вокруг обходил, а это самое заведение, но вход с другой стороны, все гадал: «Сбежать - не сбежать?»

Меня встретили по доброму, - не ожидал. Усадили, напоили чаем, -  к чему бы это?  И все что-то тянут, отвечают, что в архиве роются, а я затаился, помалкиваю. Страшно.

Вдруг дверь распахивается и вбегает толстенький такой старичок-боровичок  и ко мне на грудь – бац,  и как заплачет. Оказывается это тот самый еврей-архивариус с которым мы из Симферополя осенью 41 года архив в Севастополь вывозили. Долго мы с ним разговаривали, рыдали, друг друга утешали, мне, естественно, справочку какую надо обещали в ближайшее время  и даже обещали что сами ее привезут. Потом мы поехали к нему домой. Он оказывается за спасения архива получил большие награды, а теперь «Заслуженный чекист».  Но вот что выяснилось, оказывается я числился среди тех,  героев сотрудников, которые пали смертью героев в боях за родину, выполняя особое задание. И, что самое интересное меня, оказывается, ожидает орден Боевого Красного Знамени.

На машине начальника КГБ меня отвезли в родную деревню, а я после этого несколько дней и спать не мог.

А тогда в декабре 44 года, немцы нас погрузили в теплушки и повезли на юг, куда-то в горы, рыть укрепления. И, наверняка всем нам была бы крышка, но после налета американских самолетов, мне с друзьями по несчастью, а нас было человек десять, удалось сбежать. Долго блукали, голодали, прятались по щелям, да лесочкам, несколько человек погибло, один от простуда помер, но четверо, среди них и я, неожиданно напоролись на какую-то диверсионную  группы итальянских партизан во главе с английским офицером. Так выпала мне доля еще и в Альпах, с итальянцами, в районе Инсбрука повоевать. Крест «За заслуги» получил от ихнего генерала.

А потом май сорок пятого, все танцуют и ликуют, а я хмурый, нерадостный, все думаю, что делать?

Месяца через два решился таки назад, домой чухать. Все-таки там жена, дети, дом под Симферополем. Помню, когда уже написал заявление, что хочу домой вернуться, вызывают меня к американскому офицеру и тот настоятельно рекомендует остаться. Предупредил он меня, что мне в Союзе будет несладко. А я ему в ответ, что, мол, так и так, дома ждут, я через полгода уже сносно чирикал и по-английски и по-итальянски. Особенно с итальянскими партизанами, которые меня уважали – мы ведь вместе и в атаку ходили от немцев отстреливались. Так что без языка делать было нечего. Так что изъяснялся я с офицером без переводчика. Мы поняли друг друга.

После долгих уговоров офицер пожал плечами и я поехал домой.

Ровно через  неделю оказался я в нашем родном, советском концлагере. И все повторилось, как в сорок четвертом: допросы с пристрастием, камеры да угрозы. Когда немцы били и допрашивали было не так страшно и обидно. Мне кажется, что немцы издевались меньше. Мы для них были просто скотиной, рабочими ишаками, мулами. Для своих мы были предателями, врагами и били нас люто и отчаянно.

А я-то про первый плен, про Севастополь молчу, не рассказываю и, наверное, спасло меня. Это я уже потом понял в чем дело: в моей фамилии они сами допустили ошибку. Когда переписывали мою фамилию с американской бумажки, удостоверяющей личность, она оказалась другой.

Короче оттрубил я в лагере три года, а потом согласился восстанавливать Донбасс. Из Сибири перевезли нас к дому поближе в город Чистяково, он потом назывался Торезом. Вкалывали день и ночь, по пятнадцать, а то и больше часов. Спали часто на том месте где и работали. Кормили…? Лишь бы с голодухи не померли. За малейшее нарушение избивали и в карцер. Мы все были фашистским прихвостнями. 

Время было лютые, кроме побоев и непосильной работы нас еще шерстили и шерстили. Подсаживали стукачей, уголовников, всякую ссученную сволочь. Недели не проходило, чтобы кого-то не забирали. Они все врагов выявляли  тайных и явных. Как тут было домой писать – во какой за мной шлейф «преступлений» перед Родиной тянулся.

Э-э-х! Судьба-злодейка. И чего только не вытворяет она с простым человеком. Вот только зря я пошел за справкой, помру, никто и не вспомнит, а так на здании Крымского КГБ висела бы табличка, что такой-то и такой пал смертью героя в боях  за Родину. Не бог весть какое почетное место, как для меня, но  теперь и там ничего не будет. Ничего.

Эпилог

Дядя Алексей поправил на плечах толстый брезентовый толи плащ, толи накидку до пят, похожую на бурку, не торопясь достал из кармана пачку «Беломора», ловко вытряхнул из отверстия  папироску, размял  ее,  дунул в мундштук, сложил его в гармошку, сунул в рот, прикурил и тяжело затянулся:

-Ну вот, племяш, и все, ты езжай в свой город, живи счастливей нас и не прислушивайся к болтовне стариков. Мы, того, ворчим, вздыхаем, плачемся, а в нашей жизни никакого урока для вас, молодых, нет. Никакого. Жизнь пишется кем-то, не мной и не тобой. Моей жизнью кто-то водил, не я ей управлял. В мой жизни ничего нельзя было исправить и ничему нельзя научиться. Какой с этого урок? Никакого.

Все. Прощай. Он протянул руку, я поспешно сунул свою нежную, городскую в его грубую, шершавую, крестьянскую, с вечной землей под ногтями и в каждой морщинке.

-А ну, пошли! - крикнул он овцам, которых пас, чтобы не сидеть дома сложа руки. Те шарахнулись, но не побежали. Тогда он повернулся к своему единственному верному другу, лопоухому беспородному псу, который с любовью и преданностью не отрываясь смотрел на дядю, пока тот рассказывал эту грустную историю, и сказал:

-Ну, Геббельс, гони овец вон в ту лесополосу!

И указала палкой на дальнюю посадку акаций. Пес весело залаял и действительно погнал маленькую отару в ту сторону куда указал старик.

-Бувай!

Через месяц,  его не стало. Он умер в поле, подле отары  овец и если бы не верный Геббельс, его еще долго не смогли найти.

На фотографии дядя Алексей с внуками