а вы здесь только тень (рассматривая картины Босха)

                                            ***

Рассматривая картины Босха

А я немею,

Господи прости,

теперь ослепну и оглохну…

от напасти душевной

может быть

на время сдохну

но все-таки вернусь

и не надейтесь

вырвусь

обману

ну ту с косой

и обязательно приду

У ДУХА НЕВОЗМОЖНО

ВЫРВАТЬ ТЕЛО –

ЭТО ВЕРА

а вы заткнетесь…

э-э-э не так

мы вас заставим криком закричать

с такою страшной силой

чтоб слышали ушедшие

вам жизнь подарившие

для счастья

не для зла

но вы не поняли

не осознали – боль одна

твоя-моя-его… и ваша

и этот вопль вечный над Землёю

лишь маленькая толика вины

за жизнь в страхе

слезы

порождённой вами безнадёги…

которая вернется к вам

и совершив положенное

на духовной плахе

потом к потомкам отлетит

подкосит-подобьет-убьет

и даже не в лицо

не в сердце…

изнутри  испепелит

раздавит

и сожрет

как печень пораженная

безумства ядом

Измором добивает плоть

И от страданий даже дьявол

Просит смерти и пощады

Меня ж не истребить

Я вечный здесь

И чист душой

Я не прошусь к кому-то

На постой

Чтоб заказать молитву

Вам за упокой

я есмь земля

и небо

и вода

и горы

и любимые слова

я из того

что было здесь всегда

еще тогда

до Авеля и Каина

и не по чьей-то воле 

а на самом деле

когда и зло

еще не проросло

а вы здесь только тень

да грозовая

грозная

безжалостная

подлая

но только тень

прикрывшая на день-другой

мое неповторимое Светило

"Путешествие на "Остров Крым" - продолжение

ИНТЕРВЬЮ С ПРОСЬБОЙ

Полтора часа сижу возле буфета на четвертом этаже гостиницы «Минск» и жду. Деньги кончаются – кофе, канапки, еще кофе, чай, засохший бутерброд – буфетчица чуть не вымогает, а в конце коридора такой же хрен в макинтоше и в шляпе. Но меня не трогает – «любуется» засыпающей Москвой в запотевшее окно.

 Увы, мэтр задерживается. Злюсь. Но скорее сам на себя. Хотя, конечно, имеет на это право, а может и вовсе забыл, но в номере жена, как оказалось, здорово «прихворнувшая» (ох, уж эта сырая замызганная столица разваливающей империи). Так что дождусь непременно. Вот возьму, лягу прямо под его номером и дождусь. Ну имеет он право припоздниться? Имеет. Но с другой стороны – человек из Америки. По всему видать, уже джентльмен. В общем, ворчу. Сижу, жду, держу свою дулю в кармане (которую по счету?) и мучительно жду.      

Я-то и так в гостиницу проник с большим трудом – меня просто не пускали, и никакие удостоверения крымского журналиста не помогали. Немолодой дядька на рецепции – скашивал глаза, на вальяжных мужиков, в серых макинтошах, вальяжно развалившихся в креслах по всему большому вестибюлю и… читающих газеты(?!) и громко говорил: «Не положено…!!!»

Потом меня вытурили на мороз и из «предбанника», и я отправился слоняться вокруг «Минска», притаптывая поскрипывающий снег столицы. Но, как оказалось, не напрасно – за червонец, меня пустили через черный ход два портье, чуть не в ливреях, которые выносили мусор на заднем дворе…

Аксенов неожиданно выдавился из лифта – усталый, грустный – приветливо улыбнулся, протянул руку: «Sorry!» И все мои бурчания (мысленные) как рукой сняло. Вот ведь воистину джентльмен – даже извинился.

В номере усаживается в кресло. Еще раз извинился – уж эта Москва, болеет жена, кажется воспаление легких. Вокруг воркуют подруги. Но что делать: моя профессия – репортер. Щелкаю клавишей «запись».

Вопрос: Василий Павлович, что для вас Крым? Я понимаю, что роман «Остров Крым» - аллегория, но все же это тот глоток свободы, что не состоялся еще тогда. И почему Крым?

Ответ: Страна, возникшая в романе – это метафора странного поворота судьбы, неожиданность. Но главное – я ведь в Крыму спасался в пределах нерушимых границ. Еще Кавказ, но чаще все же Крым. И всегда, когда я попадал в Ялту, или в Коктебель, или на Ай-Петри, меня охватывало ощущение причастности к Средиземноморью, Греции. А я всегда в себе ощущаю греческую антологию. Как будто я к этому имею отношение. Крым – частица того мира. Я даже помню точно, когда возникла идея этого романа. Это был хмурый день, я спускался вниз с гор, и сквозь клочья тумана проступала Ялта. Это было в 1969 году. Именно тогда и явилась идея написать этот фантастический роман о кусочке земли, не захваченной большевиками.

Для меня Крым был не просто местом, где можно спрятаться от рутины повседневной жизни, но и обстоятельствами неласковой, мягко говоря, среды, создаваемой вокруг меня. Это было еще и бегство к своим корням.

Вопрос: Это было тогда, довольно давно, с тех пор много воды убежало, вы многое повидали, познали, оценили со стороны… Скажите, как по вашему обустроить Россию? Согласны ли вы со всем тем, что пишет Солженицын? Мы, например, совсем не такие, как врэвануанты вашего романа, а Крым не такой, каким все мы хотели бы его представлять.

Ответ: Мне кажется, что Александр Исаевич неверный глагол употребил. «Обустроить» - это слишком уютно звучит, как вроде бы меблировать. Это применимо к более нравственным странам. Что касается  историко-профической части, то мне кажется, что все это неглубоко и даже кое в чем неверно. Солженицын – хороший писатель, но в своих прогнозах он часто ошибается. Двенадцать лет назад, он предсказал полное крушение западной цивилизации под ударами монолита тоталитарной системы, хотя мы наблюдаем совершенно обратный процесс. Но в нравственном отношении у нас с ним много созвучного.

Как бы мы не хотели обустроить и спрогнозировать нашу жизнь, с ней все равно произойдет нечто неожиданное, которое не зависит от нашей воли. Мы сейчас находимся в самом центре кризиса русско-славянской цивилизации. (Интервью состоялось в двадцатых числах декабря 1990 г., и в Югославии все еще было спокойно. – Прим. автора.) Происходит такой поворот, результаты которого для нас окажутся неожиданными. Но произойдет что-то весьма значительное с миллионами, десятками миллионов человеческих жизней, страстей. Все это совершенно мистически перевернется и даст результат. И что мы можем сделать? Сколько бы планов мы не давали на-гора, результат будет другим. Но мы должны жить и верить в хороший результат и в спасение, и, главное, поддерживать хорошее настроение и чувство юмора. Не нужно быть по-звериному серьезными. Нужно расшевелить самих себя. Пробудить волю к жизни и отбросить мерзость прошлого. Мы требуем новой жизни.

Вопрос: Это говорите вы, человек, который должен был ожесточиться, ну, по крайней мере, огорчиться от того, что это произошло?

Ответ: Огорчиться от чего? Я же безумно рад. В истории Российского государства аналогичного периода не было. Открываются неслыханные возможности, горизонты или пропасти. Но это зависит от жизни каждого из нас. Я понимаю, что вы хотите сказать: Родина, мягко говоря, никогда не была ко мне ласкова, с самого детства. Родина мне не представляется няней Родионовной, я извиняюсь, она мне видится в виде злобной карги, но это другое. Для меня в понятие «родина» не входит ни мощь, ни величественность и слава оружия, ни имперские триумфы – это вдохновляет людей ограниченных, и так было всегда, и не только в России. Для меня же Родина – это няни Родионовны, коих миллионы, и живут которые, несмотря ни на что, в душе и в воспоминаниях.

Вопрос: Василий Павлович, а как вы относитесь к тому, что было в Доме кинематографистов: аншлаг, автографы, возбужденные почитатели?

Ответ: Юмористически. Конечно, рад успеху, «торжеству справедливости», но оговорюсь, в кавычках. Вот только юмористический поворот во всем этом есть по отношению к самому себе (смеется). Почитателям, если честно, благодарен, а вот к себе – с юмором.

Вопрос: Ну, как же, десять лет назад, как в той сказке, вас упаковали в просмоленный бочонок и выбросили в океан, вернее за океан, и вот вы вернулись этаким богатырем. 

Ответ: Из которого сыплется песок (смеется). Но это меня лишили 10 лет назад гражданства и  вышибли из страны, а уже несколько лет перед этим травили, и я был под большим вопросом в литературе.

А ведь первые годы там нам было очень худо. Мы жили, как на другой планете, и редко какие отголоски о Родине докатывались. Можно было все забыть (и такие люди там есть, и я их не осуждаю, они хотят все забыть поскорее). Большинство эмигрантов, что я там встречал, старались поскорее все забыть. Особенно дети, они оставляли за спиной насилие, горе. Большинство живущих там русских – а это миллионы людей – даже не помнят, из какой части России они родом. Им родители ничего не говорили, чтобы скорее стать американцами. А вот представители культуры… Знаете, русская культура – это Остров Крым. Она всегда предлагала себя метрополии, а метрополия всегда наваливалась на нее танками и всей мощью и идиотской силой. А культура опять всплывала. Это отдельное государство – культура. Русская культура всегда находилась в состоянии либо оккупации, либо интервенции. У меня была тоска вот по этому острову, по культуре.

Вопрос: Василий Павлович, а вы верите, что в Симфи будет выходить «Курьер» и все это будет? (Симфи- Симферополь, так в романе «Остров Крым» - прим.авт.)

Ответ: Почему же нет? (смеется). Я плохой экономист и еще худший политик, но в этом есть свой резон: Россия слишком растянулась, она слишком большая, и решить все проблемы – и политические, и тем более, экономические – просто невозможно. Сепаратизм – это не так уж и плохо, но не полная, может быть независимость, а полная автономия – это, может быть, единственная возможность решить проблемы так, чтобы люди по-людски стали жить. Так что, Остров Крым вполне возможен, пусть в рамках содружества наций, но вполне самостоятельно. Тогда Великая Империя превратиться во вполне цивилизованное содружество наций.

Вопрос: Конечно, хочется зажить по-человечески, и не быть Всесоюзной здравницей – это ведь здравница для «них», а не для «нас», а так хочется, чтобы это правда, было нечто вроде «Острова Крыма».

Ответ: Крым – это удивительное место. Вот говорят – западное побережье США, а Крым ведь гораздо живописней. Здесь могло быть все, и даже всемирный киноцентр, и бог весть что – это пересечение путей.

Вопрос: Василий Павлович, мы очень хотим, и это уже не вопрос, а просьба, чтобы из Крыма вещала радиостанция «Остров Крым», и мы просим дать разрешение на это название, и может быть, напутствие, пожелание.

Ответ:  Даю вам, разумеется это разрешение, но только с одним условием, чтобы это была лихая такая радиостанция, веселая и чтобы она поднимала тонус у людей. В Америке бесчисленное количество радиостанций, и все настраиваются на эти станции, когда едут на работу. У дикторов в Америке есть такое удивительное свойство: они даже гадкие новости говорят поднимающим настроение тоном (смеется).

Это и была вот такая необычная  заставка              

       радиостанции «Остров Крым»

ГОВОРИТ РАДИОСТАНЦИЯ «ОСТРОВ КРЫМ»

                       Вместо эпилога

.

Я уезжал из Москвы, холодной, обездоленной и обиженной на весь белый свет, радостным и счастливым. Прощаясь, пожелал госпоже Аксеновой скорого и благополучного избавления от болезни, а мэтру – удачи и легкого пера. Я строил воздушные замки.

Потом, уже в Симферополе  дома и в редакции радио «Для тех, кто в море», на улице Караимской, дом №6, где без малого два месяца мы с Полиной Семеновой и мучались, выдумывая заставки, рубрики, сценарии, «шапки» и еще музыку, и авторов со всего Крыма и еще…

И даже шесть раз в феврале и марте вышли в эфир, и даже звучали над островом, над всем островом целых шесть суббот, целых 630 минут. Все горести – наши, все радости – наши, все ошибки, неудачи, удачи, огорчения – все на троих. Очень хотелось, чтобы из Симферополя звучала передача для всех, для всей вновь рожденной республики, для всего острова Крым.

Ан нет… Главный редактор творческого объединения «Радио Крым» передачу закрыл. И ведь кто его знает, почему. Одни говорят – звонок был, другие – «жаба» заела, третьи – лавры большого радио-босса спать не дают. А я, если честно, так и не знаю. Впрочем, он уверяет, что такая передача нужна, но не сейчас. А когда? (мы ведь не знали, что уже началась подготовка к ГКЧП, то есть, к августовскому перевороту 1991 года и неугодных, начали зачищать  – прим. автора)

.

Л.Пилунский

Москва–Симферополь-Севастополь.

Впервые было опубликовано в севастопольской газете «Набат» в июле 1991 г.

.

                       Послесловия

Осенью 1991 года, УЖЕ ПОСЛЕ ВСЕХ ЭТИХ АВГУСТОВСКИХ ПОТРЯСЕНИЙ, нам удалось возродить программу «Остров Крым» Позже мы сами, перестроили, переоборудовав кабинет и приемную, с позором изгнанного с радио того самого С. Громова. Мы построили свою студию, и редакцию, и аппаратную и без малого пять лет над Крымом звучали позывные радиостанции «Остров Крым». Более двухсот раз по субботам в 15.00 над Крымом звучал голос Василия Аксенова и каждую передачу мы с Полиной Семеновой, Генндием Касковецким, Юрой Биндюком, Володей Зябловым, Володей Вройцехом… делали, как последнюю. Нас выгоняли, закрывали, проклинали, но с нами и за нас радовались и нас слушали. Из нашей Новой студии на улице Караимской звучали передачи на украинском, русском, армянском, крымскотатарском еврейском, немецком, греческом языках. Мы прожили, может быть, и не долгую, но славную жизнь в Крымском Эфире. Это была школа: для кого-то школа  журналистики, для кого-то школа радио эфира, а для меня это был путь в политику. (Кого-то уже нет с нами. Пухом им земля крымская –прим. авт.)  Я очень долго сопротивлялся, отказывался признаваться даже самому себе, что именно политика вворачивает меня в водоворот событий – в противостояние крымских автономистов с Украиной, в холодный гражданский конфликт между русскостью и украинством, правдой и кривдой...

А вокруг уже грохотали невероятные события: кто-то, что-то делил, отнимал, отжимал, крышевал, жульничал, присваивал собственность, стрелял…, а кто-то чудодействовав с флотом, игрался с пушками, бряцал оружием, а кто-то, под шумок, захватывал заводы, фабрики, магазины и рынки, дома отдыха, берег моря.., а кто-то укладывался навсегда в крошечные участки земли на крымских кладбищах.

Хрупкий то ли мир, то ли война сотрясали немногочисленные, но зверинно-враждебные митинги, которые уверяли, что сепаратисты – это не МЫ, а ОНИ, разорвавшие единый мир, а спасители отечества не сторонники, а противники.  Им противостояли грандиозные и сплоченные манифестации крымских татар, требовавшие вернуть им землю отцов. Крымские украинцы угрюмо молчали, бесконечно ссорясь за крошечную булаву, так никем и не поднятую, но с нетерпением ожидая, когда им поможет-подаст Киев. А зачем влезать в драку??

 А в Киеве делили власть, деньги, строили олигархат и паханат, разживались самыми огромными в мире латифундиями и вслух мечтали о процветании, не замечая, что существуют проблемы Крыма, Симферополя, Севастополя… . Полуостров бурлил, пугая обывателей:  поднимала голову настоящая, почти сицилийская мафия, стреляли и уже на центральных улицах столицы Автономии.

Потом в Киеве опомнились, и в Крыму стало видимо тихо, но так похоже на бездарное безвременье. И все вокруг принялись зарабатывать деньги. Это как раз было то, что мы, простые… не умели делать. На радио вернулся «тот самый», с позором изгнанный, когда-то. Его новый патрон, бывший «большой крымский демократ дворового масштаба», президент телерадиокомпании «Крым» Валерий Астахов, соблазненный чужим «баблом», решил с нами окончательно покончить.

И кончили. И не только «Остров Крым», но и «Для тех, кто в море», «Сиреневый Айсберг» и «Танцующий остров», и даже прямую трансляцию заседаний Верховной рады и споров до хрипоты политиков с разными взглядами и различным понимание будущего и счастья, и мира, и добра, и толерантности, и экуменизма, и межэтнического согласия, и поликультурности, и даже религиозной терпимости…  Тогда на крымском радио уже верховодили маленькие, злые, но послушные цуцики, которым было уже «до фени» все эти понятия и желание жить в другом свободном мире ХХI века…    

Тогда на крымском радио навсегда закрылась свобода – «свобода Слова», «свобода Размышлений», «свобода Споров и поиска Истины»…

А вся моя политическая журналистика и радиопрограмма «Остров Крым» укладывается точно во временной промежуток между встречей и интервью с советским шестидесятникам, Великим русским писателем, Василием Аксеновым, и очерком о гибели другого советского диссидента-шестидесятника, Великого украинского журналиста, Вячеслава Черновола.

   

Отрывок из книги «Билет в Театр Грёз»

 Главы «Путешествии на остров Крым»  

 (Издательство «Доля» сентябрь 2003 г.)

Путешествие на "Остров Крым" - 1 часть

               ПУТЕШЕСТВИЕ НА ОСТРОВ КРЫМ

или один вечер и 30 минут вместе с его создателем.

 Много лет я с замиранием сердца слушал Его голос «оттуда». Слушал колкости и ехидства, слушал рассуждения, как сладко «там» и как горько «тут». И почему так, но там грустно - родина, все-таки ТУТ! Хорошо ему, иногда думалось с тихой завистью, выпендриваться в теплом заокеанском сортире, и тут же даже в мыслях осекался, вспоминая, как лишили его детства, отняли маму, а потом и земли отцов и как он должен ненавидеть «этих»…       Из всей многоголосицы «голосов» оттуда, его невозможно было ни с кем перепутать. Таких БОЛЬШИХ было несколько, - Виктор Некрасов, Галич, Войнович и, конечно же, он. Неповторимый тембр, удивительная речь, завораживающими слова, интонации, придыхания, шутки, тонкий юмор. Он был человеком из моей юности, человеком из нашей, той еще «Юности», где мы узнали и про "Бабий Яр" от Анатолия Кузнецова... А от него, те самые "Апельсины из Морокко".  Его герои были моими героями, - он был ровесником моего старшего брата Николая. Только он был мудрее всех нас, и талантливее, и взрослее меня на целую вечность – на осознание на собственной шкуре сталинщины, ГУЛАГа, и понимания, в какую бездну мы провалились.

            КОМАНДИРОВКА

Декабрь прошлого года. (1990 – прим. авт.) Лихорадка самостоятельности. И областное радио бредит независимостью. Похоже, что по указки откуда-то сверху, но уже и искренне. Мы выйдем из областного телерадиокомитета, станем сами по себе и … как заживем! Новое название? А что если… «Остров Крым»? Представляете? Радиостанция «Остров Крым»!

Главный редактор и те, кто рядом, категорически: «Нет и нет, похоже, ты что сбрендил и не знаешь, о чем в этом романе пишет этот отщепенец-антисоветчик?! И, потом, все уже решено: "Творческое объединение «Радио Крым».
Это мне говорил, еще вчера, отставной военный человек, который не работал на Крымском радио, ни дня не работал журналистом, но пытался пристроить к государственной организации, своё частное "Транс-М-радио".

Звоню в Москву приятелю, известному режиссеру-кинодокументалисту Андрею Добровольскому, (это он снял фильм «И  так всю жизнь» - страшную, но романтическую история о крымских мустангах на Ай-Петри – прим. Авт.)  плачусь в жилетку – вот, мол, как было бы здорово, а они, эти… Он смеется в трубку: «Приезжай в Москву. Василий Аксенов сейчас здесь. Впервые, после изгнания, после многих лет эмиграции. Издали его книгу, вот на презентацию и приезжай. Ему, едва ли не сам Горбачёв, разрешил приехать. Встретишься,  а там посмотришь, и…, может быть, назовешь свою радиопрограмму "Остров Крым"

Главный редактор (тогда трусливый, бездарный и подлый «радиобосс» Крымского радио, который так боялся микрофона, что бледнел и, буквально, уползал из студии под общий уже, едва скрываемый, хохот, не считает, что повод для встречи с автором романа «Остров Крым» убедительный, тем более, такая странная и неумная просьба. Но в столицу, промурыжив меня пару дней, отпускает.

Мчусь, почти не надеясь, в холодную, заморенную голодом, измученную пустыми прилавками, обозленную, скорее всего, почти на все человеческие радости, обиженную на весь Белый Свет, «златоглавую». И первое, что нахожу, прямо на грязном, сером и похожем на "толкучку", Курском вокзале, афишу с названием пьесы «Остров Крым» театра «Сфера». 
Вот так-то! А в Симферополе кое-кто сомневается.

ВЕЧЕР В ДОМЕ КИНЕМАТОГРАФИСТОВ

Первое ощущение. Вокруг стекляшки ДК толпа страждущих послушать живого классика «оттуда», внутри – очередь, ожидающая распродажи книг Аксенова и, говорят, Саши Соколова. Что делать не знаю. Надо бы исполнить свой профессиональный долг и установить на сцене микрофоны, и проверить магнитофон, и уложить удлинитель и пристроить (ох, уж эта доля радиожурналиста), но с другой стороны, быть рядом и не купить Аксенова? Героически-мучительно стою в очереди. А вокруг множественное мелькание до боли знакомых лиц. И каких. Писатели, поэты, актеры: О. Ефремов, Л. Гурченко, И.Калнинш, А. Самохина… с кем это она? Господи, вот не могу вспомнить, а мимо проплывает Андрей Вознесенский, ну, конечно же, с Сашей Ткаченко – узнал, машем друг другу рукой. И рядом, какие-то дивы-красавицы… Ну, уж, что поделаешь – столица. (Нам тогда казалось чуть не Вселенной… Казалось. (– прим. авт.)

Они тут свои, мэтры, а я – чужак из глухой крымской провинции. Зал тихонько переполняется, из фойе один за другим исчезают стулья, но очередь, безропотно, стоит,переминается с ноги на ногу. Так, видимо, и должны стоять за книгами. Вот за колбасой уже бы начали бузить: «А в одни руки больше одной палки не давать!!»

Но вот и мы в конце концов вознаграждены: у меня в руках «Остров Крым» Аксенова и «Школа для дураков» Соколова. Добровольскому (В Дом Кино я, конечно же, попал с ним, он меня провел и привел – прим. авт.), досталось даже две книги Теперь в зал, бегом. Да, не тут-то было: медленно пробираемся, переступая через сидящих прямо на полу. Ведущая, кажется директор ДК, говорит, что эта встреча с Аксеновым, пожалуй, единственное светлое пятно в нынешней совсем унылой Москве. За столиком в центре сцены Виталий Коротич, Андрей Дементьев и Василий Аксенов.

Коротич: Приезд Аксенова к нам – это общая радость. Сегодня утром, на Съезде народных депутатов СССР, я голосовал за изменение названия нашего государства – Союз Суверенных Республик, но нас, таких типов, оказалось всего 180, а остальные – за Союз Советских Социалистических. Но если говорить о той стране, из которой 11 лет назад вытолкали Аксенова, и той, в которую он сейчас вернулся, - это разные страны. Тогда профессиональные доносчики от литературы убеждали нас, что Аксенов агент ЦРУ! Но мы-то знали, что с ним произошедшее – происки ненавистного каждому советскому человеку управления со Старой площади. Зал взрывается аплодисментами.

Сейчас в фойе продавали его книгу, и я считаю, что ее издание – это такой же политический шаг, как и все то, что он написал. И новая порция аплодисментов. И все же, несмотря ни на что, он здесь, с нами, и это большое событие. Эта встреча говорит, прежде всего, о том, что демократический процесс, начатый в стране, не будет сокрушен с такой легкостью, как это было 20-25 лет назад, (Это о гибели «Хрущевской оттепели» - прим. авт.) хотя в стране все еще есть силы, мечтающие повернуть историю вспять, и есть полковники, которым не терпится пострелять в своих соотечественников лишь только за то, что те думают по-другому. Но уже каждый сделал свой выбор, и это главное…. И опять аплодисменты!

Потом к микрофону вышел Сам. Он. Примятый темно-синий костюм. Не по моде (а, собственно, кто знает, какая она, мода, там у него в Вашингтоне?) расклешенные брюки и простенькие туфли… (и опять не угадать!) Но сам такой же, как и на фотографии, и голос тот же, плавный, с протягом, в растяжку, чуть на распев, с характерным «а-а-а», «э-э-э», как из-за океана, из «вражьего» голоса. Волнуется. Вот ведь удивительно – волнуется! Долго говорил о переживаниях, когда пишется роман, об ответственности за написанное. Зал слушает, понимает, робко пытается аплодировать, но замолкает. Все боятся пропустить хоть слово.

Подавляющее большинство достоверно знает, как уничтожался альманах «Метрополь», здесь в рядах и пострадавшие, кто на себе испытал и прочувствовал, как нанятые или приказные провокаторы кричали со страниц центральной печати: «Это же порнография духа!» Потом был отказ от членства в Союзе писателей и … 
Конечно же, волнуется. Странно если бы нет. И нам бы волноваться. Но мы, по крайней мере я, - восторгаемся! Он укор нам: дрался за свободу сказанного, высказываемого, был бит, изгнан. Там... начинал с нуля, заново. А мы молчали, приспосабливались, в лучшем случае, держали дулю в кармане. Или на кухне: это же ужас какой-то, как это можно, а что дальше..., но тихо, "под одеялом"! Теперь он мэтр оттуда, мы – по уши в дерьме, отсюда.

Потом был рассказ, как он, Василий Аксенов, случайно встретился в вашингтонской толпе с одним из четырех главнейших хулителей – Феликсом Кузнецовым (трое других: Куняев, Кобенко, Карелин – прим. авт.), и как это функционирующее несчастье от литературы, его, Аксеновал: «Ну, что же ты, Вася, злишься! Желваки ходят. Почему такой злой? Ведь тебе даже лучше! Вот, мировая слава настигла…, а мы!»

И зал покатился, сваливаясь от напряжения к радости: Аксенов такой же, не столько злой, сколько ироничный и колкий. Коротич вставил: «А ты ему дал положенных тридцать сребреников?»

Аксенов: «Так вот, если напишешь в романе нечто подобное, скажут: ну, это уже передерг, перебор - так в жизни не бывает!».

С этой минуты зал принадлежал Аксенову. И он отвечал, отвечал, отвечал и говорил, говорил...

Вопрос: Исполнилось 30 лет со дня опубликования повести «Звездный билет», которая оказала влияние на формирование целого поколения, потом был фильм «Мой младший брат», ставший открытием новых актеров: Андрея Миронова, Олега Даля, Александра Збруева. Как вы считаете, состоялось ли поколение шестидесятников?

Ответ: Вы мне напомнили премьеру этого фильма в клубе факультета гуманитарных наук МГУ в 61-м, когда аудитория, в том числе и студентов, этот фильм освистала. Мне кричали: «Как вы посмели. Аксенов, превратить наше любимое произведение в такое кино?» Они в книге видели совсем не то, что в фильме. Актерские работы замечательные, но фильм был вымучен. Замучили кинофункционеры кинушку. Он создавался под огромным давлением сверху.  С самого верха.Что касается поколения шестидесятников, то оно состоялось. И хотя нам уже, вроде бы, пора на покой, но мы еще полны сил. А этот сдвиг в обществе, что произошел в последние годы, во многом подготовлен именно шестидесятниками. Благодаря их идеализму и, как ни странно, энтузиазму, и мученичеству некоторых..., а еще… благодаря космонавтам. (смеется) Но мы не должны забывать, что первые диссиденты вышли именно из среды шестидесятников.

Мне как-то в Америке заказали статью об Андрее Дмитриевиче Сахарове, и я написал, что многие интеллигенты в Союзе наивно решают задачу, кто больше рискует жизнью – космонавт или диссидент. Это очень серьезный вопрос, потому что, это разного рода храбрости. Это было первое поколение протеста. Вначале – эстетического. Это было поколение, создавшее молодежную субкультуру и потом уже перешедшее к политическому протесту.

Вопрос: Не жалеете ли вы об оставленной медицине?

Ответ: Нет. Это было так давно. Мы с Виталием Коротичем,  кстати, бывшие коллеги, считаю, наше возвращение к медицине (смеется) было бы преступлением против гуманизма.

Вопрос: Зачем вы приезжаете сюда?

Ответ: А у меня вообще есть идея сюда приехать. Вернуться. Это не значит, что я, сломя голову сюда брошусь и здесь буду сидеть и дрожать – выдаст ли мне визу какая-нибудь выездная комиссия ЦК. Но думать об этом думаю. Хотя, может быть ЦК скоро и не будет. Ну, так хотелось бы.

Коротич: ЦК, может быть, и не будет скоро, но комиссия останется.

Аксенов: Сегодня я шел по бывшей улице Горького и с ужасом видел перед собой просто лунатический город. Невероятно странный. Москва похожа на тифозного больного, у которого проявляются первые признаки оживления кровеносной системы. Первые, самые робкие признаки. Если все происходящее не будет свернуто, то оживление произойдет очень скоро.  

В Америке многие считают, что народ в Союзе устал жить, и что нет никакого выхода. А мне так не кажется. Я уверен, что это первые признаки оживления после страшной мистической болезни.

Ведь несмотря ни на что, и прежде всего, на издевательства, народ в нашей стране был заражен невероятным энтузиазмом. Этот заряд был вдохновлен социальной революцией, ломкой сознания, революцией в искусстве, авангардом, друг другом. И те, в Америке, кто видит безысходность, они имеют в виду именно этот небольшой уровень энтузиазма у нынешней молодежи. И если бы сегодня, каким-то образом избежать нехватки продуктов, то все сразу же осознали, в какое удивительное, прекрасное время мы живем.

Вопрос: Скучно ли вам жить в Америке?

Ответ: Америка вообще не скучная страна, и там жить не скучно. Вот, например, сегодня сочельник. Я в этот день обычно иду в собор Святого Матфея. Католический, где когда-то отпевали президента Кеннеди. Там идет служба, и вокруг стоят филиппинцы, поляки, вьетнамцы, немцы, американцы и бог знает еще кто. И когда священник говорит: «Peace be you!» И все оборачиваются и пожимают друг другу руки. И говорят «Peace be you!» И они действительно хотят, чтобы мир был с ними, с вами.

Америка – это этническая модель будущего человечества, если в ней не произойдет трагических событий. Потому что, эта этническая гармония таит в себе и большую опасность.

Но там, все-таки, совершенно не скучно, особенно таким людям, как я, которые очень много работают: преподаю, учу студентов, пишу книги, выступаю. Скучать не приходится. Себе лично ностальгию я позволить не могу.

Вопрос: Ваши взаимоотношения с американской аудиторией? Вы начали писать на английском языке. Расскажите о романе «Желток яйца».

Ответ: Американская аудитория – это очень ограниченная среда, узкий круг людей, и мне не удалось написать бестселлер. Иногда мне кажется, что я чего-то не понял в американском литературном процессе. Все мои книги покупает очень узкий круг читателей. Это чаще всего люди, изучающие или русскую тему, или русский язык. Литературные красоты требуются еще реже, единицам.

Почему я стал писать по-английски? Из-за раздражения препятствий перевода. Я уже достиг определенного уровня знания языка, когда понимаю несовершенство перевода. «Желток яйца» начинался как игра с самим собой, игра языковая. Несколько лет назад, Белла Ахмадуллина подарила очень красивую бумагу, и я решил совершенствовать свой английский. Это было как бы отдохновением от трудов повседневных. Потом завелся, отбросив компьютерные словари, и в результате родился роман, который является пародийным детективом с метафизическими чудесами. Я его кусочками читал по «Голосу Америки», а сейчас журнал «Юность» собирается печатать, но уже на русском языке.

Вопрос: Ваше отношение к своим коллегам, русским писателям, живущим в Америке?

Ответ: Мы живем очень разбросано, и я, наверное, к счастью, мало общаюсь с ними. Я уже писал как-то, что полемики запаздывают, оскорбления задерживаются, «плевок» летит два-три месяца, а то и вовсе не долетает. Иногда спорадически встречаемся, раньше чаще. Вот, как, в 1981 году в Лос-Анджелесе. Там прошла конференция «третьей волны» благодаря усилиям американских профессоров. Нас собралось человек двадцать. Но это происходит очень редко. Вот умер недавно Давлатов, и все вдруг стали вспоминать, - что же не встречаемся?

Вопрос:  Какое у вас впечатление  от нынешней молодежи?

Ответ: Если честно, то я ее не знаю. Был в театре-студии О.Табакова и пришел в восторг от молодых актеров – они демократы, они Граждане Мира и, если ничего такого катастрофического не произойдет, то уже они нам подскажут, каким должен быть этот новый мир. Без войн, без потрясений и диктатур.  Видел молодых художников – остался доволен.

Что до толпы? Нужно сказать, что мне не нравится рок-н-ролл, особенно русский, хотя и американский тоже не нравится. Начинаю превращаться в Собакевича. (смеется в усы) Я люблю джаз. Одно время в джазе не было молодых лиц, а сейчас стали появляться. И какие классные ребята. Что касается дешевого гедонизма, то он распространен по всему миру, а не только в Союзе. Массовая культура в Америке ужасающа. Большая часть молодежи, увы, не понимает, что это пошлятина. Она одурманена мастурбирующим однообразным ритмом рок-н-ролла. Все тексты на Западе крутятся вокруг слова «бэбби». «О, бэбби!», «Ес, бэбби!». А здесь, в Союзе начинается еще и философский рок-н-ролл. Это массовая культура, как бы пристроена, к какой-то квазифилософии.  Она, совершенно не считается с твоим мнением, она живет, хотим мы того или нет. На ее фоне очень хочется видеть что-то более одухотворенное…

Вопросы, вопросы. Почти три часа отвечал Аксенов на вопросы зала, владея им, как волшебник, как искусный актер… Но потом, после долгих аплодисментов, цветов вдруг случилось непредвиденное…

 КОНЕЦ ВЕЧЕРА В ДОМЕ КИНЕМАТОГРАФИСТОВ

Я встал на изготовку со своим, как всегда кажется к концу дня, безумно тяжелым репортерским магнитофоном, в отличие от тамошних репортеров, чтобы задать хотя бы один единственный вопрос, как вдруг на сцену хлынула толпа с бело-голубыми книжечками за автографом. Вначале я даже не понял всей трагичности происходящего. Толпа росла на глазах. Кроме того, многие держали по доброму десятку книжек. Аксенов подписывал, подписывал, подписывал, и об этом можно было только догадываться по тем счастливчикам, что с улыбкой выбирались из этой свалки. Ни о каком интервью, естественно, не могло быть и речи. Примерно через полчаса в зале стали гасить свет, и окруженный толпой Василий Аксенов почти на руках страждущих двинулся к выходу. И я понял: или сейчас, или никогда. Вцепился в косяк входной двери и разжал руки только тогда, когда он поравнялся со мной. Просьбу свою ничего не соображающему от безумия толпы писателю все же удалось передать. Нас прижали почти вплотную. Он очень внимательно посмотрел на меня и вдруг сказал: «Сегодня уже не получится, завтра не могу, а послезавтра жду в гостинице «Минск» в 402 номере в 18.00». Все. Я даже не получил автографа. Хорошо хоть книгу не потерял!

Толпа схлынула вместе с ним, а я остался с оборванным шнуром и онемевшим магнитофоном. Проклятая доля радиожурналиста.

Отрывок из книги "Другого времени не будет"

(Продолжение следует)

"Про біль, та через біль""

На фото - Симферополь, предвыборный митинг, январь 1998 года, мы стоим на скамейке в парке им. Тренёва...

Отрывок очерка «Про боль и через боль».

Очерк написан ночью, на 9 день после убивства

Вячеслава Максимовича Черновола -16 лет назад.

….. 7. Дорога в нікуди

«...Є багато людей, які ні разу нікого не

зрадили, і пішли на Голгофу, але не

зреклися своїх ідей. Але я не знаю

жодного, хто би зрадив тільки раз...

Це повинні пам’ятати ті, хто

зважився на розкол, по суті, на зраду...»

В.Чорновіл, 1999 р.

Частина партійної еліти прекрасно розуміла, що будь-які революційні перетворення можуть привести до руйнування будованої роками всеукраїнської структури НРУ і «исподволь» почали атаку на дискредитацію її лідера. Саме він був головною перешкодою на їх шляху до необмеженої влади (приватизації) в партії. Однак на першому етапі ІХ з’їзду партії у грудні 1998 року «блискавичної перемоги» не сталося. Тоді низи партії, дві третини делегатів з’їзду підтримали В.Чорновола, і можливим претендентом на вибори-99 був названий не Ю.Костенко, а колишній міністр закордонних справ України Геннадій Удовенко.

Схема повалення В.Чорновола була гранично простою:

-     перший етап — майбутні вибори можна виграти тільки з молодим енергійним кандидатом (Ю.Костенко);

-     другий етап — головою партії може бути виключно кандидат у Президенти (Ю.Костенко).

Була й інша, «легітимна схема повалення» лідера, але для її здійснення був необхідний час — дочекатися грудня 1999 року чи якимсь чином наблизити звітно-виборний з’їзд (до офіційного моменту висунення кандидатів на президентські вибори-99).

Однак на шляху такого розвитку встали зовнішні сили, додаткові обставини і, можливо, найголовніше, — шлях цей передбачав відстрочку в часі. Це явно не влаштовувало тих, хто започатковував політичні заворушення в Русі. В.Чорновіл припускав такий розвиток подій і провів випереджувальний удар, приймаючи, зрештою, його особисто на себе. Він ще на початку літа 1998 року заявив про внесення таких змін до Статуту партії, які би різко обмежили вагу партійної номенклатури, жорстко регламентували діяльність партійної фракції, робили неможливим становище фракції «над партією». А головне — лідер партії збирався апелювати до низів партії з метою прийняття «виборчого кодексу НРУ на наступних виборах». Це, на мій погляд, і стало фатальним для Чорновола — бунт «рухівської номенклатури» став неминучим.

Розстановка сил на політичному полі України така, що на правому фланзі зможуть розміститися не більше двох претендентів на пост президента. Реальний третій стає смертельно небезпечним для кожного з них.

Той з них, хто потрапить у другий тур виборчих гонів, коли наляканий лівою загрозою правий електорат дружно кинеться голосувати «за менше зло», найбільш імовірно, і стане Президентом. Поява третього претендента робить передвиборні гони простою лотереєю, але ні в якому разі не запланованою і керованою політичною виставою.

У цьому разі важливо мати від Руху (з середини) такого кандидата, який спирався би не на «некерованого В.М.Чорновола і думку партії», а такого, котрий зможе виторгувати для себе і своїх найближчих соратників деякі блага. Причому в таємниці від низів партії і при можливості торгу з обома претендентами.

Така постановка питання була неприйнятна для керівника партії, але цілком влаштовувала «нових рухівців».

Відступ сьомий. Женя Павлов

Женя був водієм суперкласу. Я багато разів їздив з ним по Києву з його шаленим дорожнім рухом: і в години пік, і по нічному місту, і в страшну ожеледицю, і під зливою... Він завжди був спокійним, стриманим, з миттєвою реакцією. Йому не потрібні були похвали — це була його робота, і він виконував її на «відмінно».

Колись він був гонщиком, потім прибився до Руху, спочатку просто знайшов роботу — треба годувати сім’ю, двох дітей, стареньких батьків. Пізніше він, який знав Київ, як свої п’ять пальців, зі своєю червоною, бувалою в бувальцях «четвіркою», став у Секретаріаті Руху просто незамінною людиною. Якщо і можна було почути від нього якісь скарги, то вони стосувалися виключно машини.

Коли у Русі почалися заворушення, люди з «костенківського» секретаріату відверто запропонували йому перейти до них. Відмовився категорично. І тут же його позбавили машини. Залишився «безкінним» і без зарплати на довгі місяці...

Його ховали за добу до прощання з В.Чорноволом на Лісному кладовищі (разом поховати їх на Байковому влада заборонила категорично) недалеко від його непримітного будиночка, яких багато у передмістях великих міст.

Відспівував його у цвинтарній церкві немолодий батюшка за повним обрядом, але без хору, сам. Відспівував церковно-слов’янською, не українською, і розмовляв з нами, Жениними соратниками, рідною для Жені російською мовою, шкодував, співчував... а після панахиди раптом несподівано підійшов до Геннадія Удовенка і сказав: «Тепер Вам нести цей хрест, який не доніс Вячеслав Максимович, — тепер ми будемо голосувати за Вас».

Спи спокійно, Женю, в біло-рожевому дніпровському піску Лісного кладовища, ми знаємо напевне, що Твоєї вини у тій страшній аварії нема...

8. Чи рухнув РУХ?

«...В умовах прямої комуністичної

та імперської загрози вкрай шкідливими

треба визнати розмови про узаконення

опозиції в партії чи про партійні «крила».

Такі зміни необхідні не нам, а нашим

 ідейним противникам. Нам потрібні

не стільки крила, скільки міцний дзьоб...»

В.Чорновіл. «Якщо не я, то хто?»

 Київ, 1998 рік.

Все, що відбувалося у Русі, не могло бути несподіваним у розвитку і структуризації будь-якої нової партії. Це був пошук. Пошук шляхів становлення демократичних партійних інститутів, місця партії в політичному просторі країни, налагодження взаємних стосунків між партійною елітою і низовими структурами.

Якщо б... якби не звичайне людське марнославство, старе, як світ, випробування владою, невситима жадоба отримати в руки гетьманську булаву будь-яким шляхом, будь-якою ціною, аж до зради. Вони виявилися нездатними отримати її за правом і знайшли тільки один спосіб нею заволодіти — вкрасти. Для них, костенківців, надзвичайно важливим було якщо не назавжди, то надовго закріпитися на вершині партії, а для Нього, Вячеслава Чорновола, — не допустити будівництва (перевлаштування) партії такого типу, при якому зажиріла верхівка, малочисельна, але всемогутня і всесильна, може нескінченно довго керувати партійними низами, партійними масами. Маси для «еліти» раз за разом добувають перемогу, а така еліта за коефіцієнтом відданості роздає подачки.

Не про таку партію мріяв у мордовських таборах і в якутському засланні Вячеслав Максимович Чорновіл. Не про таку партію говорив він під час передвиборної кампанії в 1998 році (пам’ятаєте: «Бандитам — тюрми!»), не про таких соратників він говорив («У Русі немає корумпованих чиновників»). Низові структури його підтримали. Його партія залишилася з ним — «священні корови» пішли проти.

Епілог

Слухаючи сьогодні тих, хто до самої смерті цькував Його, топтав ідеї Його, звинувачував у невчинених гріхах, хто без закидів совісті викидав Його з кабінету, з Його Руху, з історії, хто кричав з трибуни їх зборища: «Важко переступити через Чорновола, але необхідно...», а тепер говорить про єдність партії, про об’єднання усіх демократичних сил, про свою чисту совість і клянеться іменем Його і розповідає про роки спільної боротьби..., думаєш: Юда Іскаріот і Понтій Пилат і всі ті, хто кричав: «Розіпни його!», після страшної мученицької смерті Христа також взялися розповідати, як любили вони Його, як поважали і шанували Його і тепер закликають до єднання в ім’я його.

...останнє

Ми приїхали на місце загибелі В’ячеслава Максимовича і Жені Павлова ближче до вечора. До дорожнього знаку «перехрестя» був прив’язаний портрет і лежали квіти. Навколо від вітру колихалося море озимої пшениці, що набирала зелені. Мовчазно похитувалися ще голі дерева придорожніх посадок і тут же, на обочині, лежала перемішана з придорожньою землею та сама пшениця... Пшениця, якою була навантажена та сама, Богом проклята вантажівка. Сліди гальмівного шляху, осколки скла, маленькі дзеркальні квадратики фар. Вони відбивали останнє світло, яке висвітило їх убивцю. Тут Він пішов. Ми стояли і плакали. Уже немолоді мужики, які багато чого бачили і багатьох втратили... Плакали і не встидалися — ми втрачали того, хто вів нас до світла. Вів і майже вивів... Ми плакали і збирали ту пшеницю. Збирали руками, збирали довго, вибираючи по зернятку з пересохлої придорожньої землі, і кожний загортав у свою хустину, і всі разом збирали у великий селянський мішок — нехай хтось засіє поле. Заколоситься хліб, і наллється колосся, і отяжіє, і принесе нові зерна, і виросте новий урожай, і його знову вкинуть у землю, у чорну родючу землю ЙОГО, моєї, нашої з вами України. І так буде завжди.

Леонід Пилунський

На русским языке

Было напечатано в газете

«Республика Крым»

в мае 1999 года.

И это была единственная публикация –

другие  легальне издания Украины

печатать отказались.

Полностью текс опубликован в 2002 году

в моей книге «Билет в Театр Грёз».

Симферополь:

«Доля», 2002. -448 с. илл. ISBN 966-7980-59-6

ББК 84 (Укр-Рос)

Прости маэстро - я в Барселоне к тебе не попал

Когда-то мне безумно повезло. В Вашингтоне, уже собираясь на фуршет в честь пребывания украинских журналистов в США, я наткнулся на огромную афишу выставки Пабло Пикассо. Было это под вечер и до закрытия часа полтора, но я не раздумывал...

Меня не выгнали, а лишь только переспросили, откуда я упал на их несчастную голову?

   Я шастал по пустым залам вместе с охранниками и уборщиками  добрых четыре часа... Вокруг суетились, сновали какие-то киношники и телевизионщики, и фотографы…. Свой фотоаппарат я, как и обещал, не доставал из чехла. В гулких, почти пустых залах, наполненных приглушенными голосами и коротеньким эхом, люди были заняты повседневной, рутинной и однообразной работой, - лишь только я, мне казалось, млел и удивлялся своему везению и счастью.

Уже ночью я не спеша брел в  гостиницу по засыпающей столице, еще вчера безумных и самых лютых наших врагов, американцев, уставший, счастливый, голодный...

Утром коллеги с восторгом рассказывали и пересказывали, ах, и каким же замечательным был фуршет, какие были яства были на столах, канапки, напитки, тисточки…  И каким вежливыми, обходительными были бонзы самого большого в мире журналистского профсоюза, как замечательно играл на фоно известный музыкант - афроамериканец....

Да, разве я слышал и слушал.... я парил и улетал к Великому Мастеру, упиваясь увиденным и удивительным миром творений и грёз.... самого Пикассо. Это же были не копии, не блеклые репродукции, а тот самый холст, картон, лист бумаги, к которому прикасался Он, Его кисть, Руки мастера. Я точно знал, что никогда больше в своей жизни не увижу в живую все эти картины, рисунки, эскизы, скульптуры, наброски…, собранные на несколько дней со всего мира. А они, живые-неживые, но оживающие от моего взгляда,  все вместе, застывшие на веке образы-дети, может быть, никогда и не соберутся вместе. Ну, уж при моей жизни… так никогда.

То был последний день выставки, уже утром, из окна автобуса, который увозил еще куда-то, я видел, как снимают афиши с Его автопортретом…

И пусть говорят, пусть, что все не так в его образах, а я это слушал так множество раз, так много лет, почти всю жизни – только кто они, мы все, все вместе, а кто Он?

Через полтора десятка лет я был  в другом удивительном городе – в чудесной Барселоне, куда, юный, 13 летний Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Криспин Криспиньяно де ла Сантисима Тринидад Руис и Пикассо, отправился из Малаги учится в Академию Искусств...

Нас водили по запутанному и потрясающему старому городу, по его кривым и узким улицам, едва не средневековой Барселоне, и мы случайно наткнулись на музей Мастера. Я рванулся куда-то туда по стрелке, к музею, в узкие и мрачные лабиринты, но юный крымский партийный функционер, но, увы, лишь он «командовал парадом», что есть мочи завопил так, что шарахнулись прохожие: «Куда? Да что же там можешь увидеть? У нас нет времени рассматривать эту мазню…»

Увы, большинство решило, что мы не идем, не пойдем, не увидим,  не узнаем, не прикоснемся глазами к творению бессмертного. И я смалодушничал, мне еще хотел побывать и там, и там, и где-то там, и на Еврейской горе…

Прошло несколько лет, а я вот, все никак не могу простить себе, что не смог…, не послал к чертовой бабушке, к ядрёной матери, не бросил этого, в сущности, никчемного…. Вот увидел бы то, что никогда не увижу и не узнаю – Маэстро Пикассо, так много натворил, написал, изваял на этом свете, что, говорят, посмотреть все и невозможно, нужны годы и годы…, а может и целая жизнь. Он творил каждый Божий день, что отмерил ему Господь, каждый час, каждую минуту, всей своей долгой жизни.