Чайка - Ворона

В  Камышовой  бухте  чуть наискосок от проходной рыбного порта возвышается питейное заведение с гордым именем «Чайка». Днем на первом этаже когда-то работали магазинчики и буфет, а на втором принимала изголодавшихся временных и постоянных жителей рыбацкого района Севастополя, обыкновенная столовка. А вечером «Чайка» распахивала свои гостеприимные объятия уже как  вечерний ресторан.

Среди моряков, всяких там судовых механиков, штурманов, мотористов, мукомолов, электриков, боцманов, тральцов и портовой братии - докеров, судоремонтников, береговых матросов и иной случайной, залетной шушеры вечернее это заведение называлось не иначе как «Ворона». Днем «Чайка» - вечером «Ворона». Днем распивать в «Чайке» горячительные напитки запрещено категорически, под страхом всяких неприятностей, но рядышком, впритык  радушно манила в свое стеклянное чрево  пивнушка, где можно было выпить пивка и поговорить «за жизнь». Продувное это заведение было настоящим клубом уходящих далеко-далеко в океан и вернувшихся после долгих и долгих странствий, и называли его моряки «Вороньим глазом».

Здесь всегда можно было встретить старинного доброго друга, которого не встречал годами, а только слышал: работает у Южной Георгии на «Антарктиде», гоняется за тунцом в Индийском у Сая-де-Малья на «Калинине», тянет лямку за ставридой на «Тропосфере» в Тихом, или на Патагонском шельфе, а может быть и на Агульясе. А вот нас нелегкая занесла, аж под Кергелен…  

Позавчера «Мария Поливанова», вчера «Наталья Ковшова», сегодня «Орлиное», а завтра «Апогей» или «Перигей», «Кара-Даг» или «Аю-Даг»…

В «Вороньем глазу» большое рыбацкое братство залечивало разговорами и добрыми встречами, свои душевные, порожденные тоской по земле и земным радостям, хвори.

Здесь часами попивали-прихлебывали из простых, теперь почти забытых стеклянных кружек незамысловатое, но такое любимое «Жигулевское» местного севастопольского разлива. Здесь оно было доступным и его было много, рекой, а в океане о нем забытом, запретным старались не вспоминать, чтобы не захлебнуться слюной. Бывало так, что кто-то из близких или друзей и передавал в океан вожделенный напиток, но доходила бутылочка другая с кислицой и хлопьями, и не в радость, а в зависть.

Здесь же в стекляшке-забегаловке пили подолгу,  с расстановкой - а куда спешить, когда за спиной моря и моря. По носу вечный простор, а за кормой вечная кильватерная струя, и вахта: четыре часа через восемь, четыре через восемь и месяц, и два, и год, и два, и три…  Вечное море и моря, и моря, и океаны: четыре через восемь, четыре через восемь…

А в «Вороньем глазу» пивка вдосталь, всласть и добрые, чаще пустые разговоры ни о чем, но такие важные, что важнее домашних наговоров о том, что и это сломалось,  пока ты шатался по своим морям-океанам, и то, и это не покрашено - не побелено, и то забилось-засорилось, и дача заброшена,  и забор покосился, а балкон уже все застеклили, а мы нет...

Здесь в пивнушке рай, удовольствие, воля, свобода среди пустых кружек и гор чешуи, костей, скелетов и шкурок  виданной-невиданной рыбы со всего света, своего посола, своего вяления, своего приготовления. Я, когда еще  работали у Кап-Блана, на Патагонском шельфе, под Нью-Фаунлендом, возле Новой Зеландии,  рыбку эту из трала доставал, солил - в тузлуке, в бочке, в банке, а потом вялил -  на пеленгаторной, на юте, а потом хранил, заглядывая чуть не каждый день, принюхивался, присматривался, а не пропала ли, все думал, представлял, грезил наяву,  во сне видел, как войду сюда, в это злачно-сладостное незамысловатое заведение, как возьму кружку, другую, третью с горкой пенной, как начну чистить, сдирая кружева с вяленых боков, как потекут слюнки от аромата, духа рыбного, океанского, как угощу друзей и  под нее родную буду и сам прихлебывать …. жигулевское. Эка  братец, кум, сват, свояк, дружище какая у нас славная житуха с пивком, да с этой рыбкой! У-у-у...!

А вечером в «Вороне» собирался люд совершенно иной: лихой, загульный, не обремененный семейными заботами или временно или никогда. К примеру, стало керченское или одесское судно на ремонт на местный судоремонтный завод, или к причалу под разгрузку и гуляй рванина. Все холостяки, все без исключения даже те, кто с большим выводком и приличным прицепом.

А иногда бывало так, что отход судна по разным причинам не могут свои родные судоводители оформить: то с портовыми властями проблема, то карты не завезли, то карантинная служба «добро» на отход не дает... В таких случаях экипаж, по два три дня прощавшийся в родном кругу семьи, друзей и соседей, домой ехать уже не спешит, если живет не рядом в рыбацком микрорайоне в Камышевой бухте или попросту в Камышах, где его выпасут и домой затянут, а чего: морская тоска еще не догнала, не измучила, ревность не изглодала, сны про дом и уют не догрызли, вот он в питейное заведение и отправляется.

Последнюю копейку спустить в «Вороне» - дело вполне нормальное, ну чего ее возить полгода, а то и больше по Пальмасам, Сингапурам, Дакарам, Аденам, Гибралтарам. По себе знаю. Бывало, откроешь ящик каютного стола где-нибудь под Южным Крестом, у тропика Рака, в Баб-эль-Мандебском (Ворота скорби –авт.) проливе или в Гвинейском заливе, у Мозамбика или Аргентины, а там трояк завалялся, почерневший от твоих рук и выгоревший от морской соли и ты непременно про себя всхлипнешь – да за этот трояк в «Вороне» купил бы и это и то, выпил бы соточку, другую и закусил бы…, а он тут бедолажный лежит-валяется и меня не греет - дразнит.

Нет, это последнее дело перед отходом в моря все до копейки не оставить в питейном заведении. Уж если благоверная все до пятака выгребла, кармашки все до одного очистила, то это другой коленкор. Очищенных на судне видно сразу и издалека: они чинно, смирившись с судьбой, сидят у телевизора или делают вид, что читают роман или,   листают свежую  газету. В морях свежая газета – это когда за прошлый месяц. А здесь действительно свежая, даже вчерашняя, даже позавчерашняя. Некоторые изображают сон. Но как можно уснуть, когда в ближайшие шесть-семь месяцев ты и будешь что делать – работать и спать, спать и работать? Конечно же, были и такие, кто в «Ворону» ходили и ходят редко или даже очень редко, но за свои, без малого, тридцать лет жизни в тесном общении со славной  рыбацкой братией я не знаю ни одного, кто бы в заведение не заглянул ни разу.

   Нет, «Ворона» благое дело для моряка: там и выпить, и побалагурить-погутарить с сотоварищами можно, и со смазливой девицей потанцевать, прижав к груди в последнем земном вальсе не боевую подругу, а чудо для утешения и мимолетной любви. Таких славных, как на берегу девчат в морях не бывает, таких не берут или они там не приживаются, или от них одни неприятности. Моряк говорит как:  через месяц плавания, самый последний крокодил в море превращается в Брижит Бардо как минимум.     

А какие в «Вороне» были драки? По Севастополю, когда заходила речь об этом, друг другу напоминали такую присказку: «Драку заказывали? Получите!» И драки действительно были просто потрясающими. Ни в каких боевиках такого увидеть нельзя: там играют, притворяются, там синяки и боевые раны рисованные, а здесь все настоящее –  и разбитый нос, и подбитый глаз, и душераздирающие вопли зрительниц и восхищенные зрителей, и даже россыпи «золотых» с якорьками пуговиц по всем углам ресторации.  Все настоящее, а значит, и батальные  сцены захватывающими,  почище, чем в кинофильме «Война и мир» или «Человек с бульвара Капуцинов». Это были молниеносные боксерские турниры, лихие кавалерийские атаки, на вражеский бивак и контратаки с рейдами по тылам.

Но вот что интересно, никогда драки в «Вороне» не заканчивались трагически и не продолжались долго. Даже самое драчливое  воинство, в самом непотребном состоянии, прекрасно осознавало, что допустить стражей порядка на роль рефери и тем паче перенести разборки на нейтральную полосу, точнее в ментовку,  значило лишиться важного и доходного статуса «моряка загранплавания», сесть в резерв, надолго, может быть навсегда, стать бичом, береговым подметалой. Это была слишком большая цена, даже за самую замечательную драку. Так что надо было управиться исключительно в один раунд. И управлялись.

Бывало прибегут ретивые рефери при исполнении и начнут выпытывать, что, да как, а стоит перед ними: матрос, моторист, тралец, радист, акустик, механик, штурманец нос набок, глаза, точнее глаз, как у Михаила Кутузова или Моше Даяна и радуги одна другую догоняет, буквы «С», «Ф» и «Б» не сможет произносить дней десять-пятнадцать, хоть к лучшему логопеду води, но уверяет, что это произошло еще вчера днем на палубе родного судна во время погрузочно-разгрузочных работ. А тем, кто не верит этому рассказу, всем составом отдыхающих, хором, скажем: «Так и было!» А кто говорить уже не может, будут утвердительно кивать головой, причем из обоих враждующих лагерей. 

Только утренняя поверка, общее собрание в столовой команды, уже на отходе, уже на внешнем рейде выявляла участников ристалища: победителей и побежденных. Но ни стона, ни звука, ни жалобы, ни обиды – ну-у-у, вчера и погу-уде-е-ели!

Помню однажды глубокой ночью пришли бойцы из «Вороны» к судовому доктору зашивать губы, превратившиеся из двух в три, а то и четыре и на вопрос гипократового сына: «Обезболивающий укол делать?» Хором ответили: «Нет! Пусть быстрей злость пройдет!» Так на живую и зашивал.

Когда я еще был моряком вот такая «Чайка-Ворона» (или «Ворона-Чайка»?) было у нас в Камышах. Только, кто теперь об этом помнит?

 Л. Пилунский