Сто счастливых часов под водой на борту «Бентоса»

(отрывок из повести "Другого времени не будет")

...И вот, судьба нас снова свела вместе – теперь Анатолий Дроздов мой начальник. Мы будем подводное кино снимать! В очередной раз сменился Министр рыбного хозяйства СССР, а значит, вокруг засуетились старые-новые «научные умы», которые принялись выпрашивать финансирование на новый виток глупых, но очень дорогостоящих исследований по вылову в Черном море рыбы на искусственный свет.  

И, примерно, через месяц такая возможность случилась. В районе Тарханкута были обнаружены первые промышленные скопление шпрота, то есть тюльки черноморской, с мудрёным латинским названием. Как это не странно, но тюлька родственница селедки, то есть, из того же рода рыбного,  Clupeonella, что вполне регулярно находит место на нашем столе . В Черном и Азовском море эту рыбку еще называют абрауской тюлькой - (лат. Sprattus sprattus).  Только она, уж очень маленькая, не доросла, как для настоящей сельди. Хотя я в своей морской жизни мариновал и морозил, солил-перчил, замечательную, почти сырую, лишь только замороженную рыбку-тюльку под закусь, сантиметров этак по 15-16. Отменное, доложу я вам, блюдо.

И вот настал день, когда на борту подводной обитаемой лаборатории «Бентос-300» мы вышли в море

В район  мыса Тарханкут лабораторию, то есть небольшую, настоящую подводную лодку, но с множеством иллюминаторов, как у жюльверновского «Наутилуса»,  буксировал бывший китобоец, а теперь судно сопровождения и обеспечения, «Гордый».

На следующий день, судно бросило якорь, а мы с Анатолием бросили жребий, как будем дежурить.  Первым, ну, конечно же, как и всю жизнь, выпало мне, и вечером «Бентос» отошел от стоящего на якоре «Гордого», погрузился и лег на грунт на глубине около 60 метров. 

На днище, ближе к носу подводной лодки, есть специальная наблюдательная камера с иллюминаторами. В ней лучше всего лежать, так как даже сидеть тесновато. Еще когда мы были в надводном положении, старший механик «Бентоса» Виктор Захаров выставил специальную штангу с подводными светильниками. Кабеля соединили герметичными разъемами с корпусом и выключатели провели в наблюдательную камеру.

Сейчас уже не помню, сколько было светильников, и какого цвета, но синий, красный, желтый и зеленый были точно.

Передо мной лежала кинокамера, инструкция, как, когда, на какое время, светильники какого цвета включать-выключать… и чистенькая, аккуратно разлинеенная на таблицы,  тетрадь. Снимай, пиши, запоминай, сколько рыбок подплыло и как они себя вели, как возбуждались и от какого цвета и, как успокаивались, и от какого…. Ну, вот и всё, на ближайшую ночь. Уже завтра я отправлюсь на «Гордый», на свет Божий, отсыпаться и отдыхать, а Анатолий уляжется на мое место - коротать ночное дежурство перед светильниками, наблюдая, как придурошная тюлька соизволит собираться со всего Черного моря, к нашим светильникам, чтобы  «поглазеть», как тут ее собираются на свет приманивать, чтобы потом и выловить. Всю! До последнего хвоста.

  Всю ночь я героически нажимал на «гашетку», прислушиваясь, как мерно жужжит-стрекочет пленка в кинокамере, маялся, включал-выключал светильники, записывал и, изо всех своих возможностей, силился героически не заснуть, - ну, я же днем я отосплюсь на судне. И ближе к утру, меня уже не волновали и не интересовали толпы-косяки мерланга, а по-простому пикши, а точнее черноморской родственницы трески, огромные скаты - лисы и коты, и даже  камбалу-калкана, что наведывались по очереди поглазеть на наше возможное, будущее устройство для уничтожение рыбных запасов Черного море… мне хотелось спать.

Не помогла и чашечка крепкого черного кофе, что притащил мне подводный кок, Леня Вариадис: «Не спи, старик, замерзнешь! Хлебни кофейку для сугреву…» Леня приступил, там, двумя палубами выше, в крохотном, проходном камбузе, к готовке завтрака для экипажа. Я это уже почувствовал своим носом – запахи под водой, в замкнутом пространстве, распространяются почти со скоростью света.

  Я уже мечтал о мягкой, судовой койке и крепком сне, после вожделенного душа, на белоснежных простынях, на борту бывшего китового убийцы.

Но не тут-то было. На глубине, там в наблюдательной камере, я ничего не почувствовал, а вахтенный, сменный экипаж мне ничего и не сказал  - на  поверхности, там под небом, в открытом море, к утру разгулялся нешуточный шторм. «Гордый» поднял якорь, отошел мористее и вынужден был – штормовать. То есть, с помощью малого хода, при работающих двигателях, ясное дело, держать нос судна против волны.  Изредка они опускали антенну-вибратор звукоподводной связи и спрашивали, как у нас там дне дела-делишки, а капитан, или его помощники отвечали, что мол, всё тип-том, лежим на грунте и даже не качает. После мы снова погружались в первозданную тишину и глубинное спокойствие моря.

В тот раз мне под водой пришлось провести, кажется, что 4 суток.

Что я делал? Ночью снимал, получал все новые инструкции от Дроздова, перезаряжал кассеты, по сто раз выслушивая указания, как их подписывать и, как их паковать, чтобы не дай Бог, не засветить… Потом, в первой половине дня, отсыпался на чьей-то койке, я же был лишним, на «Бентосе» мест ровно на экипаж. А еще завтракал, обедал и ужинал. И ночью пил чай с сухариками, пряниками и даже с оладышками… А чем Вариадис порадует!

А ближе к ужину – играл в нарды, забивал «козла», резался в «дурака». С капитаном Александром Грязновым и доктором Николаем Кришным,  даже пару раз расписали «пульку» - сыграли в преферанс, кажется, что «сочинку»… А с Толиком Игнатьевым, самым главным подводным специалистом на борту «Бентоса», а заодно и старшим помощником, в его барокамере расписали «гусарика» - третьего соучастника, для полноценной пульки, не нашлось…  

А еще я разглядывал дно нашего моря и его обитателей, болтал с экипажем, почти не о чем, и о чем-то очень важном, да разве вспомнишь… И был счастлив. Безмерно!

 Ей-ей, больше такого никогда нельзя будет повторить. Просто никогда и не только потому, что мы стали старыми, и даже не потому, что кто-то, кого я назвал, как это не страшно и горько, до слёз, что так рано, уже ушли навсегда…, и даже не потому, что нынче, как это не жутко и неправдоподобно звучит, русские и украинцы больше не братья, и даже не друзья, столько у них оказалось претензий и обид, что… Нет, не в этом даже дело - «Бентоса» больше нет!

Его, как мы не старались, не суетились, чтобы мы не предлагали, и какие только музеи из него не мечтали сделать… В Севастополе, в Балаклаве, на воде, под водой, на причале, в штольне, будь она неладна противоядерная…, порезали, как говорят моряки, пустили «на иголки». Разорвали, разгрызли на бесформенные кусочки металла, на дурацкие железячки, чтобы бабла заработать для кого-то бездушного. Короче, пустили на металлолом уникальную подводную лабораторию "Бентос-300" жалкие, ничтожные, черствые, бездушные и бездарные севастопольские чиновники и жлобы.