О пользе для здоровья жить честно

В  сборниках  "Крымские  истории"  и  "Тоска  рисует  землю"  -  этот рассказ назвался - "Эта сладкая несладкая жизнь". Это скорее пересказ старого моряка, моего старшего друга, капитана судна-носителя подводного аппарата "Гидронавт"  Михаила Корнеевича Гордиенко.
Он уже давно ушел от нас, прожив трудную жизнь честного человека. Уже теперь, в наше время повальной коррупции и казнокрадства... я не один раз слышал, что теперь таких людей нет, не бывает. Только я не согласен – есть и много, пусть некоторые испорчены жуткой порчей наживы и стяжательства за чужой счет. И все-таки, далеко не все...

На фотографии, Михаил Корнеевич стоит на борту судна «Гидробиолог» рядом с моим другом Анатолием Дроздовым. За спиной у них пролив Дарданеллы, а впереди долгая, многомесячная экспедиция в Индийский океан.

Работали мы в северо-западной части Черного моря, в  районе острова Змеиный. Лето, тоска несусветная, вокруг ни клочка земли, телевизор не показывает. И каждый день погружение. Каждый Божий день. Нам необходимо было изучить и нанести на карту скопления мидии. После прошлогоднего замора, то есть массовой гибели самого ценного черноморского моллюска мидии на банках Тетис-1 и Тетис-2, Очаковский мидийный комбинат практически остановился, план по выпуску ценной морепродукции трещал по швам, и нашим рейсовым заданием был поиск новых скоплений этой ракушки.

Научные мужи замучили нас своими исследованиями, а так как второй капитан подводного аппарата, мой напарник, был в отпуске, мне приходилось отдуваться за двоих. Глубины в районе подводных работ небольшие, до двадцати пяти метров, но любая работа под водой тяжела и опасна.

Наш капитан, уже немолодой, но повидавший мир и море человек, по кличке Дед Корней, меня жалел и всячески ублажал — воды пресной на борту в обрез, а для меня каждый день баня, всех кормят чем Бог послал, точнее судовой кок, а для меня поджаренную осетринку, для всех согласно судовому  расписанию подъем в 7 утра, а из-за меня — никаких объявлений об утренней побудке по судовой трансляции, чтобы я лишний часок-другой поспал. Но пахали как проклятые, как настоящие подводные пахари на благо родного Министерства.

 А в это время в Москве проходил судебный процесс по делу одного из заместителей министра Рыбного хозяйства СССР. Дело было громкое, впервые после сталинских процессов над врагами народа, проходил открытый суд над высокопоставленными советскими чиновниками. Тем более, что Министерство рыбного хозяйства было государством в государстве — это было одно из самых больших Союзных министерств, шутка сказать, несколько десятков тысяч судов, работающих чуть не по всему мировому океану. Годовой оборот министерства составлял десятки миллионов долларов.

Заместителя министра официально судили за провоз из-за границы бриллиантов и вывоз красной и черной икры в баночках с этикетками «Бычки в томате».

По делу проходили масса всевозможных чиновников и моряков со всех флотов, рыбопромышленных и транспортных контор всего Союза.

Были несчастные подсудимые и из Севастополя. И, кончено же, они были знакомы с нашим капитаном, но, несмотря на все расспросы экипажа, он молчал. Даже в узком кругу старшего командного состава нашего судна дед Корней отмалчивался, отшучивался, но ему наши вопросы явно не нравились, он мрачнел и уходил в свою каюту.

И вот как-то вечером по радио объявили приговор. Заместителю министра и его приближенным была вынесена высшая мера наказания — расстрел, а остальным длительные сроки отсидки.

Наш капитан внимательно выслушал сообщение ТАСС, молча встал и ушел в каюту. Мы пожали плечами — он даже не прокомментировал то, что произошло.

Разбрелись по каютам и мы.

Глубокой ночью меня разбудил телефонный звонок. Поднял трубку и чуть не обалдел: на другом конце провода играет аккордеон. Смотрю на часы — 3.30. Ничего не понимаю, а на другом конце веселый голос капитана: «Дите, выпить есть?»

Я чуть не упал с койки, с которой не падал даже в самый страшный шторм: «Михаил Корнеевич, ты часом…»

А в трубке: «Не сомневайся, в полном здравии, и не дай Бог нести поганый и вонючий спирт, которым свой железный подводный аппарат день и ночь протираешь. Если коньяк есть, неси коньяк!»

Продолжаю сомневаться: «Так ведь утром под воду!»  

В ответ: «Я все судовые работы на два дня отменил, так что никаких погружений!»

Сажусь на краешек койки и мучительно думаю, что за ерунда, по какому поводу ночной праздник? А тем временем слышу, как оживает судно: вот, ворча что-то себе под нос, прошлепала тапочками наша  кокша-повариха и с подвыванием открылась стальная дверь камбуза, вот прогремели над головой по палубе кирзовые башмаки боцмана, а вот оглушительно затарахтела якорь-цепь и остановился главный двигатель.

Все, тишина, мы на якоре, и палубой выше в каюте капитана наш внештатный музыкант, механик-наладчик подводного аппарата Эдик Шабот наяривает на аккордеоне.  Дурдом!

Открываю холодильник, достаю непочатую бутылку коньяка, которую припас для самого особого случая, поднимаюсь в каюту капитана и с изумлением замираю перед накрытым столом.

Боже мой, почти четыре ночи, вот-вот светать начнет, а тут настоящий банкет.

— Капитан, — спрашиваю, — а часом, не день ли рождения у тебя? — Хотя точно знаю, что день рождения у него зимой.

А он уже навеселе, парирует: «Угадал, дите, именно день рождения!»

Под утро, когда все было выпито и мы все охрипли от песен и морских баек, дед Корней рассказал потрясающую историю:

«После войны моя жизнь сложилась удачно. Почти сразу отправили на курсы судоводителей, потом немного порыбалил старпомом и уже через два года поднялся на свой первый капитанский мостик. Не Бог весть что, по теперешним понятиям, но капитан, ядрена вошь.

Вначале капитанил на трофейном немецком «логгере» СРТ — среднем рыболовецком траулере, а через время в Николаеве начали штамповать отечественные траулеры с бортовым тралением и пошло-поехало. Я был одним из тех первых, кто выводил новые, теперь уже океанские траулеры за тридевять земель, за моря-океаны. Работали под Ньюфаундлендом, Исландией, Норвегией, у берегов Америки. Своими глазами видел небоскребы Нью-Йорка, торчащие из воды. Далековато от земли, а она, матушка, круглая, вот небоскребы и наблюдаешь торчащими из воды, а земной тверди еще нет.

А потом получили первые транспортные рефрижераторы и начали возить мороженную океаническую рыбку в Союз. Лафа была-а, не поверишь. Весь мир повидал от Австралии и Новой Зеландии до Канады и Аргентины. Только проливом Дрейка проходил раз десять-пятнадцать. Так что имею полное право носить серьгу в ухе и в любом портовом кабаке задрать ноги на стол. В общем, отличная морская карьера. Живи — не хочу, пей — не могу!

И вот однажды выпало мне зайти в Италию ремонтировать свой океанский лайнер. Представляешь, страна-сказка, денег в кармане не считано, плюс капитанские представительские. Ну, на всякие там приемы-поездки. Хожу по узким улицам, любуюсь красотами и красотками, радуюсь жизни.

Стоит наше судно у стенки, готовимся к постановке в док, работа кипит, моряки скребут, стучат, моют, красят… Большой ремонт. И вот, как-то рано утром будит меня вахтенный штурман.

Выскакиваю к трапу, а там два шикарных автомобиля и один из них настоящий лимузин, тот что теперь называют членовозом, а рядом неизвестный тип, одетый с иголочки, и наш торговый представитель в Италии. Я его знал — это он встречал нас, когда мы пришли на ремонт. Познакомились. Франт, крупный чиновник Министерства рыбного хозяйства. Я их, естественно, приглашаю на борт в гости, как положено, а они наотрез отказываются и, в свою очередь, зовут меня на экскурсию, мол, так и так, выдался денек и можно посмотреть красоты страны, например, съездить в и осмотреть погибший две тысячи лет назад город Помпеи.

Мне, если честно, сразу показалось это подозрительным, но что поделаешь, великое начальство зовет выпить чарку другую, я же сразу смекнул, что не просто так зовут. Сбегал оделся в парадную белоснежную морскую форму и в машину. А у машины окна затемненные, у нас в те времена таких еще не было, и тех, кто внутри,  не видно. Ныряю в машину, а там, господи Боже мой, две шикарные девочки — ноги из под мышек растут, одна брюнетка, другая блондинка, зубы белоснежные, как на рекламных плакатах зубопротезной клиники, бюст — мама дорогая, пятый номер. Это уже я потом выяснил, что они манекенщицы, как теперь говорят, модели. Но и это не все — в лимузине еще и стол накрыт: шампанское, коньяк, мартини, диковинные фрукты, шоколад, пирожные…    

Понятное дело, мне лестно, вот это прогулочка и с такими людьми, почти небожителями! И с такими девицами, краше Бриджит Бардо. Но с другой стороны, что-то там у меня внутри сразу екнуло и сердце кольнуло, ну неспроста же они ко мне прикалываются? Зачем я им нужен? Неужели ради обыкновенной воскресной прогулки можно столько бабок  истратить? Мне, капитану, и за целый рейс столько не заработать. А тогда зачем?

Мчимся мы, значит, по шикарной итальянской дороге, куда-то далеко, вверх, в гору — пьем, смеемся, любуемся окрестностями, а я заодно и шикарным, в кружевах, нижним бельем девиц. Сижу напротив и думаю — нет, это не случайно.

Торгпред, лощеный тип, на боковом сидении, спиной к окну,  между девиц, а я один напротив. Одна из девиц на русском языке что-то чуть-чуть лопочет, но в основном переводчиком работает торговый представитель. Я и этому удивился — нечего себе, рядовой переводчик для общения с девицами, на биографии которых наверняка клейма ставить негде.

Тем временем мы подъехали к руинам древнего города. Выходим, а из второй машины выскакивает «шестерка» за все платит, приводит гида, и мы отправляемся в путешествие в город, много веков назад погребенный разбушевавшейся вулканической стихией, откопанный целехоньким через много веков, и поэтому сохранившийся в том, еще античном виде.

Вроде бы ничего особенного — ну, экскурсия, ну, на шару, ну, с девочками. Однако под ложечкой посасывает —  а зачем? Подумаешь, какая шишка — капитан задрипанного транспортного рефрижератора.

Посмотрели мы город, и вдруг подводит нас экскурсовод, а по ихнему гид, к малоприметной дверце, и подвыпивший министерский шишкарь, говорит торгпреду: «Это та самая вилла любви?»

«Да, да!» — кивает тот. — «Каса де амура!»

Привратник, музейный червь, протягивает ручку, а торгпред ему в ладошку увесистую пачку денег — бац! Потом повернулся к нам и с блестящими глазками говорит: «Сюда попадают избранные. Это раскопанная вилла римского патриция была настоящим рассадником разврата!»

Дверь распахнулась, и мы вошли. Кошмар, что мы там увидели. Во, древние римляне давали! Да никакие современные порнографические журнальчики нельзя сравнить с тем, что изображено на древних фресках. А фонтан в виде огромного детородного органа, а Фемида с чашами весов, наполненными всякими интимными штучками с одной стороны и деньгами с другой? И эти штучки, по соображениям античных развратников, оказались значительно тяжелее целой горы золотых монет.

Всему этому даже повидавшие постельного белья больше, чем мне могло бы присниться, наши любвеобильные итальянские красавицы легкого поведения, несказанно удивились.

А потом мы пили и гуляли среди всего этого развратно-пикантного великолепия, как те самые римские патриции, что весь этот сексуально-сладкий срам и придумали. И было весело и радостно, и даже я, человек осторожный и подозрительный, забыл про свои волнения. Ну, может быть, и правда этот высокий московский чиновник решил немножко поссорить незаработанными деньжатами. Ну, мне какое дело!

А еще мы там фотографировались и перед такой позой на стене, и под этакой, и у неповторимо-эротического фонтанчика, и перед опозорившейся Фемидой. 

А потом мы поехали назад и поднялись на наш пароход, на рефрижератор, которым я и командовал, и поднялись ко мне в каюту, и вдруг тот московский хрен моржовый достает из своего кейса увесистую папку с документами и предлагает мне кое-что подписать. Вот тут-то я вмиг и протрезвел и понял, почему мое сердце целый день ныло.

Открываю папку — и чуть не выронил ее из рук. Там наши ремонтные ведомости, но урезанные чуть не наполовину. Да так хитро составленные, что не сразу и поймешь. Я не могу сказать, что силен в бухгалтерии, но даже невооруженным канцелярской наукой глазом вижу — пары сотен тысяч долларов явно не достает.

Сел я за свой капитанский стол обхватил голову руками и думаю: подпишу, возможно, тюрьма, а не подпишу — все мне вспомнят и прежде всего эту самую «Каса де амура» и девах-манекенщиц, и моя карьера морская закончится бесславно, с позором, и полечу я в тартарары.

Я представил, как моя благоверная супружница колбасит меня по голове за разврат и пьянку, как краснеют мои дети, узнав о таком позорном поведении своего отца дальнего плавания. Позору наберусь намерено, но ведь не посадят.

Но с другой стороны, а если возьму и подпишу, и не поймают, — мне же обещают счет в швейцарском банке и 10 процентов от сделки. И кроме того, там впереди шикарная жизнь, новая «Волга», а не старенький обшарпанный «жигуленок» еще первой модели, новая квартира, дача где-нибудь на Фиоленте, свожу жену в Москву в самый престижный валютный магазин «Березку»…

А если поймают?

Сижу, думаю, пять минут, десять… Минут через двадцать в каюту заходит хозяин судоверфи, толстый такой, вонючий макаронник. Улыбается и что-то лопочет потеющему торгпреду.

А я сижу и вдруг осознаю, что тут у них целый бандитский синдикат: капиталисты с коммунистами народные бабки делят. Сволота.

Московская шкура мне тихо так, но угрожающе говорит: «А ведь отказываться-то нельзя!»

Я сижу и делаю вид, что думаю. Прошло еще с полчаса — они между собой шепчутся, а я, как дурень остекленевший  замер и молчу.

В общем, отказался я. Взял и отказался. Если бы ты видел их перекошенные рожи — думал,  лопнут от злости и от натуги. На том они и удалились восвояси.

Мои неприятности начались еще когда судно стояло в ремонте, но потом вроде бы как наладилось, и мы из Италии ушли в океан. И я про себя решил, что все обошлось. Но позже они, сволочи, таки застали меня  врасплох. Стояли мы в Клайпеде, ко мне приехала супружница, а через день нагрянула на судно министерская комиссия. Вот тогда-то они уж раскрутили всего меня, «аморального типуса». Долго мной занимались КГБ, партком, судком, профком, женком  и прочая шушера.

Короче, списали меня из большого океанического флота под чистую — плакала моя виза, чесучовый форменный  костюмчик, мица-аэродром с золотым крабом и капустой, уважение и почет — все прахом. С тех пор много лет служил я «пенителем Черного моря» без всяких заходов за границу. Начальство меня, мягко говоря, недолюбливало, семья развалилась. Покалечили они мою жизнь основательно, но, как видишь, я живой. Но поверь, мучался я многие годы, ведь понимал, что таких, как я, было раз два и обчелся, а большинство соглашались и многие годы жили себе припеваючи. А я…

Но вот пришла расплата, а я счастлив, моя совесть чиста. Они теперь забудут, даже как заводится их замечательная машина, а я все так же буду гонять по извилистым крымским дорогам на своем стареньком, но славном «жигуленке», они будут тюремной баландой давиться, а я свеженькой, можно сказать, парной осетринкой закусывать,        косточки славно зажаренного калканчика обсасывать, они будут в камере задыхаться, а я вот этим сладким воздухом открытого Черного моря до самой смерти не надышусь.

Не-е, дите, жить честно, пусть чуточку и мучительно, но как здорово — спишь спокойно, закусываешь радостно, по улицам ходишь — не оглядываешься, а когда в дверь стучат, точно знаешь, что это добрые, званые гости. Наливай…