Не    укради

     Дед   Максим   поднял  усталые  свои  глаза и посмотрел на меня пристально, в упор. Его шершавые и совсем не старческие руки стискивали мое запястье с такой силой, с какой, наверное, держат наручники или  и того хуже, старинные кандалы. Не могу сказать, что я  уж сильно испугался, в конце-то концов, подумаешь, спер банку варенья. И ни где-нибудь там, ну в магазине или у соседей, а в собственном доме. Да, и не спер, если по честному, а взял. В огромном нашем погребе таких банок, бутылей - ешь, не съешь, не меряно, не считано.  А тут какая-то нечастная баночка и даже не с блестящей закатанной крышкой, а завязанная пергаментной бумагой. Разве это можно считать воровством? Да этой пропажи никто в целом свете не заметит.

Пауза затягивалась, дед молчал, и, похоже, не собирался отпускать меня, неудовлетворенный моим объяснением, куда я собираюсь отправиться с этой злосчастной банкой, а я вроде бы как не хотел сдаваться. И все бы ничего, но беда заключалась в том, что банку эту с замечательным, с лущеной косточкой внутри каждой ягодки, абрикосовым вареньем, я не собирался съесть, как было объявлено деду, а по дурацки проиграл  однокашнику, со странной кличкой Весна.  И он, друг-злодей, стоял и ждал выигранного за воротами.

Наконец дед скрипучим своим голосом, негромко произнес:

"Трэба, онучэк, покласты дэ було!"

Однако выскользнуть на улицу после капитуляции не удалось – на выходе  дед подцепил меня  за воротник и, легонько толкнув, заставил сесть напротив. Так я впервые усвоил библейский урок на тему "не укради".

Дед Максим не пересказывал мне то место в Библии где об этом идет речь и не рассказывал очередную притчу "о воре и честном человеке", коих знал если и не сотнями, то уж десятками точно. Старик рассказал грустную и поучительную историю из своей собственной долгой и невеселой жизни.

Весть о том, что Красная армия покинула город ночью разнеслась по Симферополю со скоростью рассвета,  точнее промежутка времени от первой зорьки до первых лучей солнца. До полудня грабить лавки и магазины не отваживался никто, разве что откровенные злодеи, которые и при армии, и при власти воровством промышляли регулярно. Простой люд терпеливо ждал, когда прибудет новая власть, а вот, кто должен был быть той властью оставалось загадкой. 

Одни были уверены, что это будут немцы. Однажды, сразу же после революции, они уже тут были и ничего особо страшного не случилось: ну чуть-чуть пошумели, чуток постреляли, вроде бы даже местных злыдней не сильно разогнали.  А то, что сейчас во время войны, писали советские газеты и что говорили по радио день и ночь, так на то она и власть, чтобы пугать и лгать нещадно. Вона, что писали после революции про Врангеля, а те, кто того барона пережил, точно знали - красные брехали не краснея. Разве можно сравнить, что делалось при белом бароне, и что творили красные победители. Жуть.

 Другие говорили, что в Симферополь должны вступить румыны - союзники Гитлера. И тут была маленькая загвоздка, никто не знал это хуже или лучше немецко-фашистских захватчиков.

А вот третьи уверяли, что на плечах гитлеровцев прибудут русские полицаи из бывших и ... .  Чего греха таить, те ведь точно начнут отнимать награбленное, так сказать, экспроприированное лет двадцать назад после революции, после Деникина, после немцев, после Врангеля… . А уж при переделе кому не достанется – одному за то что взял, другому за то что в его доме живешь, а третьему,  на всякий случай для острастки.  Так что брошенный на произвол судьбы и на милость победителя, народ, сидел по домам тихо и смиренно, ожидая своей участи.

Однако, часам к двум - трем пополудни  канонада стала огибать город с севера на запад и стало ясно, что пока в городе нет никакой власти. Красные драпают в Севастополь, чтобы не попасть в окружение, а гитлеровцы гонятся за ними - значит... . Собственно, ничего это не значит, но ведь впереди неизвестность, может и голодуха, и мор какой, у всех дети, чуть не вкаждом доме старики, а тут добро пропадает.

Когда грабили магазины, склады, брошенные дома - дед сидел тихо, только качал головой. Какая власть не придет - по головке не погладят. Он смотрел в окно, осуждая тех, кто таскал и таскал.

Но ближе к вечеру по нашей улице оживилось движение. Народ, осмелев, потащил все, что не прибрали, так сказать профессиональные мародеры. Еще чуть погодя пронеслась весть, что взорвали старые Массандровские склады, что на углу улицы Мичурина и Феодосийского шоссе и вино течет рекой в сторону Салгира. И это оказалось чистой правдой, когда два хлопца с нашей улицы прикатили на тачке славную дубовую бочку с мадерой. После этого сообщения  все соседские мужики да бабы с пустыми ведрами, выварками, бадьями, обрезами... , бросились к дармовому источнику горячительного.              

И тут и моего деда попутала нечистая. Несмотря на протесты моей матушки, его дочки, выкатил он старенькую тачку-двуколку, в которую когда-то, когда еще можно было до и, чуть-чуть при Советах, держать собственный гужевой транспорт и дед впрягал то ли ослика, то ли мула, и помчался сам как добрый жеребец в сторону винной реки.

Там подле подвалов дед обнаружил, по его словам, картину воистину неописуемую, библейскую -  из огромных бочек и емкостей изливались родники, да что там родники водопады, нет, винопады, разноцветные, ароматные, душистые и главное, хмельные винные неагары. В подвалах и на подворье винзавода, на улице и в соседних переулках, валялся пьяный, потерявший всякий стыд и страх, совсем падший люд: от красноармейцев дезертиров в грязных обмотках, до местных забулдыг и пьяниц.

Дед осилил два бочонка, которые он погрузил на нехитрую свою тачку-бричку и покатил домой, чертыхаясь и проклиная все на свете:  «Все ж видят, как и он... вроде бы как честно и праведно проживший свою жизнь, тоже тащит чужое!»

Когда дед, едва справившись с подъемом от маленького базарчика вверх по Бахчельской улице, собрался свернуть на Северный переулок, поднял залитые потом глаза, то к своему ужасу увидел цепь вражеских солдат в касках и с винтовками на перевес. Бросил он тачку и дал деру и уже за чужим забором, который перепрыгнул, как пацан, услышал свист пуль и... чужую речь. То были первые румынские части, входившие в Симферополь, к счастью для его обитателей, без боев и малейшего сопротивления. Один из солдат прострелил бочку и, к великой своей радости, бойцы румынского арьергарда обнаружили вино. Набрали они по полной каске хмельного ароматного напитка и так же не спеша отправились   оккупировать Симферополь. 

И был бы рад, дед мой, бросить бочки с тем проклятым вином, да, уж больно тачку было жалко. Короче пересилив страх и, переждав некоторое время за забором, он все-таки прикатил ее домой. Пробитую вражеской пулей бочку разобрали по досточкам, а целенькую припрятали подальше в сарай. Слава богу, все обошлось. А еще через пару  дней, когда в городе уже во всю лютовала не только Сигуранца, румынская полиция, но и того страшнее немецкое Гестапо, под страхом лютой казни, было объявлено о немедленной сдачи всего награбленного. По Симферополю разъезжали ихние страшные «воронки», шныряли полицаи и свои прихвостни,  вылавливали дезертиров, коммунистов, комиссаров и … мародеров. И дед испугался не на шутку. После небольшого семейного совета было решено добровольно бочку не сдавать, но непременно от нее избавиться. Однако куда можно было деть в черте города такое количество крепленого вина.  Вылить в выгребную яму? Так аромат за версту можно унюхать. Разлить по банком - склянкам? А если найдут и спросят, где взяли? 

И в ту же ночь, со всеми предосторожностями,  крадучись, выкопал дед глубокую яму в сенном сарае и закопал бочку. И правильно сделал, ибо дважды или даже трижды переворачивали наш дом и гестаповцы и их румынские «коллеги» вверх дном, но так и не обнаружили той долбанной бочки. За два с половиной года оккупации чего только не пережила наша семья:  и гибель моего дяди, маминого брата, замученного фашистами в Картофельном городке (концлагере на окраине города),  и постояльца, немецкого офицера, который, узнав, что наш родственник «партизан», все угрожал и угрожал, извести в лагере всех, кто жил в нашем доме … . Все пережили, но именно винная бомба-бочка  все эти годы не давала спать всему нашему роду даже в редкие спокойные дни.

И, наконец, о счастье, так же без боя и малейшего сопротивления, весной 1944 года в Симферополь вошла Красная Армия. Затравленные, запуганные, недостреленные и недобитые оккупантами, пережившие голод и все, какие только могли выпасть на их долю, страхи и несчастья симферопольцы вывалили с цветами и со своим неподдельным счастьем на улицы города – встречать освободителей.

 И решился дед мой, избавиться от краденного и  угостить освободителей, порадоваться вместе с ним: за счастья, что выпало на их долю, счастья, что дожили, дождались, счастье, что весна, радости, что прогнали супостата.  В общем кликнул он бойцов, что отплясывали гопака в кругу боевых друзей и наших соседей и… через минут пятнадцать, чуть подгнивший снаружи бочонок выкатился со двора.  Лихо выбитое донышко распространила невиданный, неслыханный, не нюханный, забытый с довоенного далека, аромат крымского пахучего, славного, сладкого с кислинкой,  чуть с солонинкой, марочного, столько лет выдержанного «массандровского» портвейна.  Вот это был праздник!  Гуляли искренне и основательно с тостами и брудершафтами, улыбками и объятьями. Гуляли почти до дна бочки пока неожиданно народное гуляние не  было прервано  сухарем капитаном особистом, лихо подкатившем на американском «виллисе» к развеселой компании братающихся освободителей и освобожденных..

Короче, замели деда в СМЕРШ – за спаивание личного состава боевой части во время несения боевого дежурства. До самого утра сидел дед Максим в какой-то кутузке за решеткой в ожидании трибунала. О чем он думал, что пережил?

Спас его от неминуемой смерти боевой генерал, которому моя матушка в слезах и уже почти неживая от страха и треволнений, рассказала эту историю… .

Прошло много лет, теперь и у меня уже внуки, но и сейчас, сегодня я помню усталые, грустные глаза деда Максима – не кради внучок, не бери чужого.

            Гірка   подяка   Езопу    

 

Не згадуй Езопа,

Він світличка стародавньої,

Допотопної Європи!

Бузувір що очолевечів тварин,

Тай віддав їм наш розум без міри,

Та передостороги.

Але, нажаль, 

Він нам вже не допоможе.

Бо бидлізм  і жлобізм сховав свою рожу  в рогожу

І зник у іржі – безпорадної юрбі

Без кінцевої ржі:

Колосок к колоску

Що наводить нудьгу,

Бо неможна знайти той чудовій трави,

Що крім їжі несла мрійний присмак добра..

І тепла,

І імла.

За яким не побачиш,

Як нищать слова,

Блазність страху до дна, 

Як та сутність-дива,

Безпорадного з давні

Болючого зла.

Не від Діви  і Матері

Давній любові,

А від марева далі

І чуда від долі,

І страшного жаху,

Віковічного болю.

Де пристрасть блукає,

А морок гуляє

І думи страждають,  

Що лють притягують,

За обрій крокують,

Де в темряві плачуть

Чужі солов’ї.

Що зробиш,

Що скажеш,

Де сумнів сховаєш,

Без пристрасті,

Жалю,

Духовної волі,

Що може й пристрасть

До солодкій брехні

В очерет затягнути

Та знищити,

Тих,  хто тягне у прірву,

В отруту-траву,

Де дива не ростуть!

Скажіть – пересічний Провидець

Не можу збагнути,

Що корчить останній скопець-перехожий,

Володіє і мозком і суттю тварин,

Що залишив Езоп

За далечам  часів… ?

Припини

 – Непереливки в захваті,

Будуть в Радість стріляти,

Брехати-співати

З такою любов’ю

До ворогів жатись,

Нібито друзями були завжди!

І їх так багато

Вони, як та повінь

Серед люті зими!

Так що до Езопа?

Рабом-полублазнем

Прожив він життя

У Ксанфа якогось!

Царя - не царя?

Не дуже розумного,

Пихатого, злого.   

Той моря не випив –

Байкаря загубив,

Та ім’я дарував,

Назавжди -

До останнього дня…

Всього Людства!

Він мабуть не ребе,

Але у майбутнє гребе і гребе  

Та, скоріше за все 

Ніякої відповідальності вже не несе

За наше майбутнє,

Що стирчить..,

Ні десь там далеко,

А тут, з-за Донця!

Попре мабуть і я,

Як  просте скавченя,

З українській  калюжі,

Миргородського серця,

З книжок про безсмертя

Того порося,

Що соромить багнюкою

Посадовців-прибульців

Зі Сходу – «с Востока»!

Без глузду,

З пихою сумною,

Збожеволівших з літньої стужі,

Чи зимовий нестями і спеки.

Коли півні до ранку не сміли кричати,

І хлопати крилами –

А тільки мовчати!

Диви, яка дурість:

Вкрасти крадене

І намагатись продати його крадіям,

Запросивши ціну вище вартості речі!

А ми отакі, 

Ми вміємо сперечатися

І за останню пляшку сечі!

А це, до речи, 

І було останньою згадкою

Про Помаранчеву Революцію,

Яку де хто вже сплутав зі звичайною

Юнацькою полюцією,

Українського народу,

Безсоромно закатованого,

Та обкраденого

До рваної сорочки,

У книжках про світле минуле

Зовсім іншого народу!

«Світлої пам’яті, світлої пам’яті!» -

Хтось верещав згадуючи Майдан і майданчики,

Ховаючи сором у кишені і карманчики,

А пронирливі хлопчики,

Переписували свої біографії

І у стовпчики перечислили де насправді не сиділи,

Але вже і сидіти хтіли,

Та зубрили -

Де яка в Україні зона

І хто там справжній

Тхірьок, вертухай і муділо

Та як виконувати все, без виключення,

Та без мила.

Ушлі батьки наймали репетиторів,

Саме з тих, хто «в законі»,

Щоб вчили малюків тримати не слово – долоні

І брехати, як шахраї на зоні,

Та депутати в кожної,

Без виключення,

Раді,

Та посадовці на кожній нараді.

В академіях терміново готували підручники

Для масового знання  російської фені,

І історичної брехні без сорому і позору,

Та календарики 

Де свята відзначають без чисельні  людожери і кати.  

     

Зрадники обзивали зрадниками своїх однодумців без мату

І бились до смерті за посаду головного зрадника,

Підлесливо поглядаючи на світлину Верховного Зрадника-гробаря!

Ліберасти обзивали ліберастами ліберастів

І співали панегірики про самих себе!

Впевнено, та чутливо,

Як жаби у своїй батьківщині

У болоті…

Наступила криза довіри до себе!

Побили все, що відбивало справжні обличчя.

Залишили лише криве і обридле!

Духовну труну заколотили цвяхами бездуховності від самого себе,

Величезними і небезпечно гострими, як «табаско» з «текілой»,

Налите у цебро з якого колись поїли  колгоспного бугая,

До того як привести в’ялу корову,

Відігнавши її від величезного, дорослого

Трикольорового,  ненаситного теля.

Світ відмовився бути Всесвітом!

Він зморщився до розміру брудного носовичка

Пособників чужинської віри і сили!

Дивовижні карлики співали про відродження Мага Віри,

Але, десь там  – де куряться Курили,

Тонуть в океані Сахаліни,

Та будують Україну у Сибіру!

Фарисеї посідали навколо пустого стола

І почали робити вигляд, що їдять смачну їжу

І п’ють, щось таке, не дуже смачне,

Але хмільне, як повітря розмови про святе божевілля без міри!

 

Довірливі блукачі ковтали образи,

Як шматочки лайна

І знову блукали,

як оті «пінгвіни в стрімчаках»:

«Де, скажіть, ота потвора, що скиглила –

«Не буде проколу, не голосуйте знову,

Не об’єднуйтесь навколо…!»

«Марення, Марення!

На  продаж  цікаві антикварні Марення!» -

Верещав прибиральник,

Збираючи наші загиблі Мрії, як сміття.

Тугодумців зганяли на зібрання  і збори.

Їх упереджено питали:

«Це не ви тихесенько шепотіли «Да»,

Коли треба було верещати: «Да-да-да,

Тільки з Кремля сочиться справжній світ і зоря!

Тільки там центр Всього і Вся!»

А у той час

12 міліонним, у величезній черзі, регіоналом

Урочисто приймали стародавнього козла…

А похоронна хода вже падала в Оранж-могилу!

Лише старий Езоп не спав

Він вже давно прозрів,

Що треба було байки писати за тварин,

Про пересічних,

Але відверто безглуздих людей,

Як нерозумних тварин!

     А  отца  всю  жизнь  не  хватает

Пятьдесят лет минуло в эти ноябрьские дни, когда внезапно остановилось сердце моего отца. Это было невероятным горем – отец никогда не болел. Я видел его в постели больным, только один раз. Он в детстве, в страшном своем детстве, когда вокруг безжалостным, кровавым смерчем косила людей Гражданская война, а ему в 1917 было всего восемь лет, он умудрился не переболеть ни единой детской болезнью. И вот, далеко за сорок, от меня заразился скарлатиной. Ему долго не могли поставить диагноз и старый, мудрый Бабуджи, я не помню, к сожалению, его имени, выслушав всех – и осмотрев отца, поставил точный, но невероятный диагноз для взрослого человека…

И вот его не стало. Ни детство, опаленное революционными убийствами и невероятной жестокостью, ни голод и голодоморы, ни раскулачивания и коллективизация, ни служба в кавалерии  и война в морской пехоте…, а просто первый, случайный, сердечны приступ…

 Я учился далеко от дома, в России, хотел стать геологом. И о смерти сказал заведующий отделением общей геологии Павел Андреевич Пыльнев. Обнял, достал из своего кармана деньги на дорогу, посадил на машину директора, на которой меня и отвезли на вокзал.

Да, домой я не доехал…

Меня сняли с поезда, как беспризорника, беглеца, воришку в Харькове. Я верещал и кричал, и показывал на проводника, который забрал у меня билет, но тот, как мумия бездушная с вырванным сердцем, стоял у вагона и молчал.

А уже там, в кутузке,  пока,  кто-то,  куда-то звонил,  в какие-то детские, закрытые учреждения, проверяли заявления обворованных…. я расплакался.

Думаете менты пожалели? Или та толстозадая тётка тетка в пагонах из «службы малолетних преступников»,  с расстёгнутой форменной рубашкой на безразмерной груди, что схватила меня за ухо, была по лицу и кричала: «Признавайся, сученок, кого еще обчистил и где краденное спрятал.., где подельники?»

Я как дурак, размазывая слезы, показывал телеграмму, в которой черным по белому, приклеенной лентой, было написано про смерть отца, Пилунского Петра Семеновича, и адрес старооскольского геологоразведочного  техникума и мое удостоверение, учащегося этого техникума.  А ведь паспорта у меня еще, по малолетству, не было – я только-только сдал все анкеты и фотографии в паспортный стол.

Но ничего не помогало – они были уверены, что это прикрытие и, что я похож, на какого-то юного урку…

Меня пожалели бомжи, пьяницы, настоящие воры… за решеткой. Они принялись кричать и матюгались, и свистеть, и топать ногами, и, ка тогда говорили, лягавых, страшными словами обзывать… А их принялись быть и мне досталось – отлетел через всю их «пыточную» и едва не потерял сознание, разбил нос о стену….

И только после этого, они немного умерили пыл – быстро раскрыть преступление, или, как мне, зеленому, едва не с ангельской мордой и белобрысыми волосами, 16-ти летнему пацану, поведали сокамерники – «они же хотят на тебя навесить какой-то шухер! Не колись, ни в чем не признавайся и больше плачь…!»  Но у меня от злости и слезы высохли. Кончились.

Меня из лягавки выгнали ночью. Но я вернулся – у меня не было денег на поезд. Даже те, что были, исчезли.  Мне дали доброго пинка в зад, но снова задержанные заорали так, что зазвенели стекла… На дорогу до Симферополя,  насобирали они. Один старик, в страшно грязной морской робе, разорвал носок и вытащил оттуда зашитую пятерку…. Потом он потребовал, чтобы мне вернули удостоверение учащегося и телеграмму… «так ведь без документов и еще раз снимут!»

Я успел сказать спасибо, моим спасителям и друзьям, при полном изумлении этой своры в пагонах, и убежал к отходящему поезду Москва-Симферополь.

Проводница, выслушав, мельком посмотрев документы и телеграмму,  накормила, напоила чаем, погладила по голове и уложила меня на свою койку и всплакнула – это же было военное поколение людей. После той страшной войны, прошло всего восемнадцать лет. Они  были совсем другими… И денег с меня она не взяла.

Я ехал и все думал, думал, надеялся, что это сон, случайность, злая ошибка, что кто-то пошутил и что мой отец жив, живой… Вот сейчас войду в дом, а он сидит за столом и улыбается –«ну, шо, майбутній геолог,  порелякався…?»

 Но все было правдой, как в телеграмме…

И как же всю мою жизнь мне не хватало отца – спросить, посоветоваться, узнать, выслушать,  повиниться…

3. Зловещая встреча

Это произошло в год Московской Олимпиады.

Наше судно “Гидронавт” с подводным обитаемым аппаратом “Тинро-2” на борту направлялось со стороны Крыма к Кавказскому побережью и на траверзе Феодосии. кто-то из матросов включил приемник и мы, неожиданно, услышали голос Владимира Высоцкого. Как это ни странно - это была радиостанция “Голос Америки”, а потом из уст, недавно уехавшего в эмиграцию. известного теоретика поэзии Ефима Эткинда мы узнали, что  Великий Бард умер.

Подавленное наше настроение было окончательно испорчено. Мы ведь и так с нелегким сердцем шли в этот рейс. В районе небольшого курортного городка Геленджик, где располагалась база подводников АН СССР, попал в аварию подводный обитаемый аппарат “Аргус” с экипажем, принадлежащий Институту Океанологии. В смертельной опасности, внутри стальной капсулы подводного аппарата на глубине около 400 метров находились наши коллеги - гидронавты. По неизвестной причине “Аргус” самостоятельно всплыть не мог. Из дополнительного сообщения мы узнали лишь то, что  все три члена экипажа живы, и еще днем к спасательным работам приступили суда аварийно-спасательной службы Черноморского флота. ВСЕ.

Настроение было, мягко говоря, скверное. Когда несчастье случается с твоим коллегой, то и ты вольно или невольно задумываешься о своей судьбе. Тем более, в такой непростой и даже опасной работе, как исследование морских глубин.

Мы подошли в район аварии во второй половине следующего дня. Ситуация была угрожающей: ребята находились в подводном плену на глубине 365 метров более 2 суток. Самостоятельное всплытие уже исключалась.  Это был  “зацеп”- одна из самых тяжелых аварий с обитаемой подводной техникой. Еще нормально функционировали системы жизнеобеспечения, но кислорода  оставалось не более чем на 10-12 часов, то есть до следующего утра, ну, может быть до полудня. Это сообщение передал нам руководитель спасательных работ - капитан военного спасательного судна “Капитан Козьмин”. Нам поставили задачу: отыскать в нагромождении гигантского  подводного глыбового навала, куда “забрался” “Аргус” и определить характер зацепа. С тем мы и ушли в ночь, в царство сероводорода.

“Гидронавт”, “Гидронавт”  - Я “Скат” прошу связи! Глубина 360 метров. Параметры в норме: кислорода 20 процентов, двуокиси углерода 02 процента, температура в отсеке 14 градусов.”

“Скат” - Я “Гидронавт,” наблюдаем вас на гидролокаторе, ваш курс 275 градусов. Приступайте к поиску “Аргуса”.

Не буду описывать всех перипетий, волнений и технических сложностей той страшной ночи и еще одной аварии, военного глубоководного обитаемого аппарата «Поиск-2». Нет необходимости рассказывать и о всеобщем унынии глубокой ночью, когда окончательно оборвалась связь с аварийным аппаратом, и никто не знал, что же это могло значить?

Позже, к счастью, выяснилось, что просто окончательно разрядились аккумуляторные батареи и экипаж больше уже не мог выходить на связь.  Потом с берега, из Туапсе передали неутешительный прогноз - надвигался шторм, а при его приближении спасательные работы пришлось бы прекратить.

 Все это было в ту ночь.

Мы со вторым пилотом Борисом Душко провели под водой без малого девять часов, поддерживая скорее моральный дух наших коллег, чем оказывая реальную помощь, но в том не было нашей вины.

Спасение пришло неожиданно: утром в район аварии из Севастополя прибыло огромное судно кабелеукладчик “Цна”. Поднятый, почти наугад, один из нескольких уложенных на дне глубоководных  кабелей, освободил “Аргус”.  Аппарат с экипажем всплыл на поверхность  примерно за час до того, как должен был закончиться кислород. Радость спасения была неописуемой.

 Потом мы упросили нашего капитана спустить шлюпку, чтобы пожать руки тем, кто родился еще раз и  отправились к буксировщику “Аргуса” научно-исследовательскому судну “Академик Орбели”.

Неожиданно меня поразил странный грязно-зеленый цвет “Аргуса” пришвартованного к судну. Мне было непонятно почему? Ведь подводный аппарат при всплытии должен быть окрашен в яркий цвет, чтобы его сразу же можно было обнаружить.  А тут просто маскирующая окраска. Вот, к примеру,   наш “Тинро” лимонно-желтый, как и положено, а тут?

“Вы что, специально так покрасили аппарат, чтобы вас не нашли?” - пошутил я.

Однако моя шутка оказалась неуместной – то  была отметина сероводорода. Такой стала краска после длительного пребывания в “мертвой зоне”. Даже в этом проявилось коварство природы. Вот почему, находясь рядом с аварийным  аппаратом, а наши коллеги,  попавшие в беду много раз наблюдали свет прожекторов “Тинро-2”, мы не смогли обнаружить “Аргус”. Мы и не смогли бы их отыскать, потому что искали среди мрачных подводных расселин, трещин и гигантских каменных глыб яркое цветовое пятно, а коварный сероводород “набросил” на подводный аппарат с тремя гидронавтами “маскировочный халат”.

          ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Древние греки, времен Агамемнона и его дочери, жрицы храма Девы, что возвышался когда близ современного Севастополя, у мыса Фиолент, называли наше море ПОНТОС АКСИНОС - Море Негостеприимное. Почему?

Многие говорят: потому что жили на его берегах жестокие, враждебные племена и не было множества островов, как в Средиземном море, за которые можно было укрыться. А что если причина в другом?

Разве  позже, во времена процветания Херсонеса, Ольвии. Пантикопея все было не так же? Но почему тогда через тысячу лет после Ифигении, во времена войны Гнея Помпея с царем понтийским Митридатом IV, Черное море уже называлось ПОНТОС ЭВКСИНОС - Море Гостеприимное?

Гигантские цистерны для хранения рыбы в античных греческих города Черноморья и множество костей камбалы-калкана во всех отвалах раскопок этих городов свидетельство того, что рыбы в нашем море было очень много. Значительно больше чем сегодня.

А  если предположить, что между Аксинос и Эвксинос не субъективная, а объективная связь, если хотите, природная, геологическая?

Три тысячи лет назад - уровень сероводорода в Черном море был таким же как сегодня, а позже, примерно 2300 лет назад, во времена  греческой колонизации Причерноморья сероводород отступил, его содержание уменьшилось и морская жизнь расцвела, приумножилась. А вот теперь при нашей памяти, сероводородный цикл повторился.

Впрочем, это только мои догадки, предположения, если хотите фантазии. Я только знаю одно: никто серьезно, кропотливо, всесторонне сероводород в Черном море не изучал. Иначе не стоял бы вопрос, всего каких-то 25-30 лет назад, о захоронении на дне “мертвого” Черного моря радиоактивных отходов.

Жаль что почти “умерла” севастопольская база по эксплуатации подводной обитаемой техники “Гидронавт”, что без работы остались многие мои коллеги - отличные специалисты - подводники, а без них, без их умения и желания трудно будет приступить к изучению знакомого и таинственного Черного моря и нашей коварной, опасной и таинственной незнакомки сероводородной зоны.

И без природных напастей наше море сегодня тяжело болеет. По вине человека значительно снизилась прозрачность самой продуктивной части моря -Северо-Западной, а значит резко уменьшился фотосинтез водорослей. Это усугубило, и без того тяжелую экологическую обстановку в море, за этим последовала массовая гибель планктона, сократилась численность промысловых рыб. Продолжается гибель ценнейшей водоросли - филлофоры... . Механизм смерти запущен. Что дальше?

Я ведь перечислил всего лишь одну, далеко не полную цепочку-причину возможной, невидимой катастрофы моря.

Трагедия заключается еще и в том, что мы сегодня не знаем всех цепочек механизма умирания моря, нам до конца неизвестны последствия даже нашего, неразумного, так называемого антропогенного воздействия на экосистему моря. А к этим цепочкам присоединяются все новые и новые звенья. Пока же мы с надеждой смотрим на море - сможет ли оно самоочиститься от нашего бездушия и грязи. Осталось верить, что “неразумное, бездушное” море окажется “умней” разумного человека.

Только бы не дать очередным прожектерам вмешаться в вечный механизм самоочищения и саморегуляции Матушки Природа.

И последнее: нынешний наш экономический кризис, когда остановились многие предприятия, а следовательно значительно снизились  вредные выбросы, благоприятно сказывается на жизни Черного моря, но кризис непременно закончится  и что же будет дальше?

P.S.  Прошли годы. С той страшной, но на удивление, счастливой аварии с «Аргусом»,  уже минуло 33 года. И вот, что интересно, вдруг неожиданно, «спасателей» оказалось невероятное количество – адмиралы, флотоводцы,  пловцы,  водолазы…  Хотя мой очерк совсем не об этом и написан он всего лишь через семь лет после чрезвычайного происшествия на траверзе Гелинджика, я уверенно могу сказать, и записи в моем журнале погружения это подтверждают –в спасательной операции принимали участие: подводная лаборатория «Бентос-300» и три подводных аппарата – «Тинро-2 бис» Севастопольской базы «Гидронавт» и военные аппараты  СПС и «Поиск-2» с военного спасательного судна «Капитан Козьмин».  

«Бентос» оказался в районе аварии слишком поздно, а оба военных аппарата, еще поздно вечером, накануне, были вынуждены прекратить погружения из-за выхода из строя техники. «Поиск-2» поднимали на моих глазах, с сильным креном на один борт – не продувалась балластная цистерна.

Уже в сумерках,  на борту судна «Капитан Козьмин», я разговаривал с его капитаном, к сожалению,  не помню  фамилии, и он сказал, что вся надежда на «Тинро».

В нашу задачу не входило само спасение, к Геленджику из Севастополя, «на полных парах» шло судно кабелеукладчик «Цна». Мы должны были осмотреть «Аргус», передать на поверхность характер «зацепа» и выбросить специальный аварийный буй, чтобы с поверхности точно определили место аварии. Время было в обрез – у ребят заканчивались запасы кислорода!

Мы бы ничего и не смогли сделать, как потом выяснилось – это был тяжелый, глубоководный, бронированный кабель – под который, в глубокой расщелине,  и «занырнул» случайно ПА «Аргус». У гидронавтов было слишком мало шансов, но они были…

Других специализированных судов и спасательных подводных средств в ту ночь, в том районе не было.  Я обязательно, опишу подробно все, что происходило, но в другой раз.

Но, если вам доведется читать о героических погружениях, чудесах спасательной операции и спасения 3-х гидронавтов Академии Наук СССР – не верьте. Все было страшней и прозаичней. И никакого героизма. Лишь невероятное желание - помочь ребятам.  

Никто не хотел верить, что это закончится трагедией, но в глубине души, каждый понимал – жизнь  командира Жени Павлюченко, второго пилота Леонида Воронова  и океанолога Сергея Холмова, висит на волоске и каждая минута приближает их к роковому концу.

А большая часть свидетелей той страшной ночи живы-здоровы, радуются жизни в Севастополе: второй пилот «Тинро» Борис Душко, начальник рейса Александр Семенов, член научной группы, наш фотограф - Олег Золотарев, электромеханик группы обслуживания ПА Юрий Руженцев…. Мне трудно, что-то приврать или приукрасить. Все будет описано так, как было на самом деле!

2. Пугающая  встреча  с  сероводородом

В северо-западной части Черного моря между мысом Тарханкут и островом Джарылгач начался замор. Массовая гибель мидии - ракушки представляющей большую промысловую ценность.

Это сообщение повергло всех  в панику.

Попытаюсь объяснить непосвященным - этот район моря один из самых продуктивных в Черном море, но особенно ценным с точки зрения морского промысла были гигантские мидийные банки “Тетис-1” и “Тетис-2”. Сейчас просто не помню объема “проживающих” здесь мидий, но величина исчислялась многими сотнями тысяч тонн ракушек, обустроившихся на место жительства на небольших подводных поднятиях - морских банках.

Я участвовал в изучении этого района раньше и видел своими глазами обе банки до замора и скажу, что картина была просто замечательная - представьте себе, что двигаетесь на расстоянии одного метра над морским дном в подводном аппарате и часами наблюдаете сплошной ковер мидий. Ракушек было так много, что даже варварский “сбор” мидий специальными приспособлениями, драгами, с судов Очаковского мидийного комбината, буквально сдирающих со дна все живое, не сильно подрывал “здоровье” банок. Это сейчас все принялись выращивать мидию на специальных  подводных плантациях, как давным-давно делают во всем мире, а тогда (в конце 70-х) -греби- не хочу.

И вот пришло страшное сообщение, что вся мидия на банках погибла. Первое же погружение подтвердило самые пессимистические прогнозы: банка “Тетис-2” мертва, и картина предстала перед глазами ужасающая.

Видимости не было никакой - дно проступало лишь в нескольких сантиметрах от иллюминатора, но и то что видели глаза приводило в ужас. Это было не то радостное дно - дом миллиардов и миллиардов живых существ, а бесконечное кладбище на глубине 30-40 метров.

Гидрологические пробы и анализы воды показали, что в придонном слое смертельно низкое содержание кислорода и ...  пожалуй все. Реактивов и приборов, определяющих содержание вредных  химических веществ (ну всяких там пестицидов, гербицидов...) у нас не было . Мы могли лишь предполагать, что произошло.

Год выдался аномальным: несколько недель подряд не было ни единого шторма, то есть не было вертикального перемешивания морской воды, в это же время была выпущена вода с рисовых чеков, вынесшая в море много гниющей органики с удобрениями, да бедолага Днепр возможно принес со  своими водами промышленные отходы и ... (мы тогда сильно недооценивали пагубность слива неочищенных вод с Каркинитский залив химическими комбинатами в Армянские и Красноперекопске). Все это вызвало массовую гибель живых существ. На гниение, а точнее окисление требовался кислород. А уж от недостатка кислорода погибло все. Не преспособленные перемещаться по дну мидии просто задохнулись. Казалось бы все ясно, но руководитель экспедиции Валерий Петров решил провести дополнительные исследования и взять серию проб прямо из  тонкого придонного слоя.

 Дело в том, что батометры - приборы для взятия  проб воды,   позволяют это делать лишь на расстоянии полтора-два метра от дня, а это не давало точной картины происходящего. И тогда, кто-то предложил брать анализы воды прямо из подводного аппарата, через тонкую трубку механического глубиномера. Техники приладили удлинитель к забортной части глубиномера, что позволяло брать пробы в нескольких сантиметрах от грунта.

В первом же погружении в пробах воды был обнаружен СЕРОВОДОРОД. Полученный результат вызвал споры - сероводород мог быть не причиной замора, а всего лишь следствием. Спорили долго и однажды зашел об этом разговор на ходовом мостике и неожиданно наш капитан, Михаил Корнеевич Гордиенко,  старый, бывалый моряк, никогда не вмешивающийся в научные споры, вдруг перебил спорящих и  рассказал удивительную историю.

Перед самой войной, в году этак  сороковом, он, совсем еще молодой человек, в этой самой экватории, между мысом Тарханкут и островом Джарылгач, на небольшом буксире  участвовал в обеспечении учебных стрельб то ли крейсера, то ли эсминца. Буксир тащил на длинющем тросе плавающую мишень, а с корабля по ней стреляли. Работенка не из приятных, но приказ есть приказ - артиллеристы пристреливались по движущейся мишени. Все шло нормально, но однажды бойцы сильно промазали и снаряд вошел в воду недопустимо близко от буксира. Кроме того взорвался снаряд на глубине, да так, что на поверхность взлетела черная донная грязь и ... экипаж почувствовал страшное зловоние. Это без всякого сомнения был выброс сероводорода.

Михаил Корнеевич уверял нас, что несмотря на 4-5 кабельтовых до выброса (1 кбт = 1/10 морской мили, т.е. кабельтов равен 186 метрам. Прим. Л.П.) зловоние было на столько нестерпимым, что капитан, обрубив буксир и бросив плавающую мишень ретировался восвояси. За что потом получил взбучку.

Что же это было? Кто изучал эти рассказы, сопоставлял сообщения и свидетельства? Вряд ли это мог быть выброс сероводорода вот с такого замора, как мы изучали. Это скорее всего был выброс из  подводного, вернее поддонного резервуара, а значит можно предположить, что именно природный сероводород поступает из недр Земли и отравляет воды моря. Вопросы, вопросы... .

(продолжение следует)

Три встречи с опасной незнакомкой

     1.  Неожиданная  встреча  с  сероводородом  

           

И как же неуютно Черное море зимой. Оно и с берега в это время года мрачновато выглядит, а уж когда вокруг только вода, одна вода, и ни клочка земной тверди, становится и вовсе не по себе.

Однажды, в конце 70-х,  именно зимой, довелось мне быть участником одной экспедиции в открытой части моря. Нас бесконечно преследовали бесконечные штормы и изнуряла короткая, крутая и злая черноморская волна. Экипаж судна-носителя “Гидронавт”, научная группа и пилоты  подводного обитаемого аппарата “Тинро-2”, из-за ужасной погоды с трудом справлялись с рейсовым заданием. Но один из пунктов этого задания, к неудовольствию наших “магелланов”, капитана и его помощников, по причине большого риска, мы хотели выполнить непременно. Нас, научную группу и экипаж подводного аппарата, подталкивало любопытство.

В Черном море существует два замкнутых, так называемых циклонических течения. Это связано прежде всего с конфигурацией береговой линии моря. Возьмите  географическую карту и внимательно посмотрите. Море разделено небольшим отростком суши в Турции в районе Синопа и Крымским полуостровом почти на две равные части. Течение с востока отрывается от северного крымского побережья и направляется к турецким берегам, а там, подпираемое течением с запада, со стороны пролива Босфор, поворачивает вновь на восток. Западное течение тем временем, приблизившись к Южному берегу Крыма, поворачивает на запад. Так тысячелетие за тысячелетием, размеренно и бесконечно,  текут  две  реки без истока и устья. Это обстоятельство делает сравнительно небольшое Черное море похожим по своей структуре течений на настоящий океан. А раз так, то непременно можно найти в одном из этих гигантских кругов точку где течение отсутствует. И именно в этой точке, скорее всего должен “выпячиваться” близко к поверхности сероводородной “купол” и там  можно изучить пограничный слой между “мертвой”-глубинной водой и “живой”- поверхностной. Вот мы и отправились на поиски этой точки моря-океана, не отмеченной ни на одной карте мира.

Через несколько дней бесконечных гидрологических замеров наш гидролог Николай Бобко, после поднятия на борт очередной гирлянды специальных приборов - батометров с глубинной водой, радостно потер руки: “Ребята, кажется это здесь - сероводород на глубине всего лишь 75 метров! Это минимальный показатель за три дня.”

Точка не совсем соответствовала географическому центру западного циклонического круга, но погружаться решили именно здесь.

Увидеть “это” своими собственными глазами хотели все, кто имел допуск на погружение в подводном обитаемом аппарате, но после долгих споров решили, что под воду пойдут подводный наблюдатель Вадим Сумерин и я, второй пилот, капитан подводного аппарата.

Потом мы больше суток ждали у моря погоды. И лишь на следующий день, ближе к полуночи, ветер внезапно стих, но огромные, как лапти снежинки посыпались из тьмы в ярко освещенное пространство. Снежинки, оставаясь на палубе судна и на стальной капсуле нашего подводного аппарата, со странным шелестом падали, падали и как бы гасли на чернильной поверхности мрачного ночного моря. Зябли на палубе, не понимающие нашего рвения работать в такое ненастье, матросы, волновались штурмана - ведь не только нужно опустить на воду  аппарат, но еще и поднять его благополучно на борт после погружения (а вдруг погода резко ухудшится?)

Отрывисто и глухо звучали команды капитана и так же глухо слышны были ответы всех, кто принимал участие в непростой этой работе:

-Стоп машина!

-Есть стоп!”

-Лево на борт!

-Самый малый вперед…!”

Машина стоп, приготовится к погружению!

Судно необходимо  под таким углом развернуть к волне и к ветру, чтобы прикрыть подводный аппарат корпусом и дать возможность пилоту аппарата без соприкосновения с бортом отойти на безопасное расстояние и уже там приступить к погружению в глубину.

Ну вот и долгожданная команда старшего помощника капитана:

“Вира, аппарат!”

Многотонная стальная машина вздрогнула, закачалась, приподнялась над палубой и поплыла на встречу с темнотой. Всего остального нам уже не слышно: наглухо запечатанные, по морскому “задраенные”, тяжелым стальным люком внутри корпуса мы до поры до времени посторонние наблюдатели.

Вот аппарат приблизился к воде, вот коснулся неуютной, покрытой оспинками от снежинок, воды и ... . Лязгнули захваты -последнее что связывает нас с судном. Сейчас прозвучит команда:

“Отдать, захваты!”

Потом я услышу по радио голос руководителя погружения позывной аппарата:

“Скат”, “Скат”, вы свободны!”

Отвечу торопливо и, включив  маршевый двигатель аппарата,   покидаю опасное пространство у борта судна.

Все так и происходит и через несколько минут приступаю к погружению. Потом последний раз мелькает в уже заливаемом водой, иллюминаторе фантастическая картина ярко освещенного судна в ночном, размазанном стрелами снегопада море и мы  проваливаться в бездну.

Честно слово, под водой было уютнее, чем на палубе: ни снегопада, ни пронизывающего холода (он настигнет позже) и главное, впервые за многие недели никакой качки.

Время тянется тягуче долго, на глубине 15 метров зависаем  в пустоте, (это когда аппарат и не всплывает и не погружается, а как бы парит в подводном пространстве), проверяем системы жизнеобеспечения, напряжение батарей, состав газовой, дыхательной смеси... . Докладываем обо всем на поверхность, (беспроводная звукоподводная связь включена все время пока подводный аппарат за бортом) и вновь начинаем ввинчиваться в мрачное пространство: 30, 40, 50 метров... , на 80 прекращаем погружение. Надо бы осмотреться - где-то здесь должен быть сероводород? 

Ничего!

Может быть Николай ошибся?

Проскакиваем еще 20 метров.

“Гидронавт”, я “Скат”, прошу связи!”

“Гидронавт” слушает.”

“Нахожусь на отметке 100 метров, ничего не наблюдаю, может быть гидролог ошибся?”

Бесстрастный голос, переотраженный до неузнаваемости множественным эхом окружающей нас бездны, сообщает, что никакой ошибки нет и мы давно находимся в сероводородной зоне.

Странно, но ведь ровным счетом ничего.

Вадим Сумерин ворчит:  “Давай продолжим погружение.”

... 120, 140, 150... . Наблюдаю, как Вадим  тянется к трубке глубиномера. По инструкции его открывать на глубине запрещено, но делаю вид, что не замечаю. И тут же мы оба сожалеем о незаконных действиях - через тоненькую трубку внутрь подводного аппарата с шипением брызгает забортная вода, наполняя обитаемый отсек  зловонием. Смеемся, зажимая нос - вот “он”, родненький, рядышком. Запах тухлых яиц трудно с чем-нибудь спутать.

А подводный аппарат тем временем продолжает медленно погружаться.

Первый раз “ЭТО” я прозевал и вздрогнул, когда Вадим Сумерин вскрикнул: “Смотри!”

Я прильнул к холодной поверхности прозрачного акрилового иллюминатора и ... ничего не увидел. А Вадим разбушевался:

“Я же говорил, говорил что “ЭТО” должно быть видно!  Ты, кстати, засек глубину?”

“183 метра” - отвечаю, взглянув на механический глубиномер.

“Вадим, - осторожно спрашиваю: “а что ты видел-то?”

Он меня не слушает, суетится, нервничает и тут же предлагает:

“Давай всплывем до отметки 170 метров и чуть медленнее, чем сейчас начнем погружаться. Я видел СЕРУ!”

Что-о?!

“Се-е-рру-у! Кристаллическую серу!”

В это трудно было поверить, тем более, что я ничего не видел, но решил, что предложение Вадима совершенно разумное. Включил вертикальные винты и мы, как на вертолете всплыли на 15 метров и начали новый набор глубины. И вот тогда-то и я увидел “ЭТО”.

Знаете, это больше всего было похоже на дым. И не спешите удивляться. Представьте себе комнату, в замкнутом пространстве которой стелется дым от зажженной сигареты. Если в комнате нет сквозняков и никто не ходит, то дым располагается этакими слоями, вроде бы как  тонкая прозрачная вуаль зависает в пространстве.

 А теперь давайте погрузимся на глубину.

В прозрачном пространстве, отравленной сероводородом воды, мерцающей в свете прожекторов полупрозрачной вуалью холмилось нечто: живое, дышащее, искрящееся микроскопическими кристалликами... . Фантастическая картина!  Местами вуаль расслаивалась на несколько “этажей”, которые соединялись между собой и опять расслаивались.

Трудно сказать- то ли это двигался подводный аппарат, то ли легкое течение наваливало вуаль на нас, и вуаль, скручиваясь, исчезала подле самого иллюминатора. Искорки ярко вспыхивали и гасли. Но вслед за гаснущими рождались новые и новые. То что это были кристаллы не вызывало сомнения. Вот только чего?

Более двух часов мы наблюдали эту феерическую картину, однако время пролетела так быстро, что мы несколько раз забывали выходить на контрольную связь.

Потом было всплытие и восторженные рассказы о том, что мы видели с Вадимом и долгие споры о том, что же мы видели. Ведь возможно , что это явление своими глазами мы с Сумериным видели первыми... .

Но вот что интересно: если это кристаллическая сера, а так оно скорее всего и есть, то значит, далеко не все процессы, происходящие в глубине Черного моря известны, изучены, поняты. Если сера выпадает в осадок под воздействием каких-то химических процессов, кристаллизуется, то значит баланс сероводорода в гигантском объеме моря неизвестен? Вопросы, вопросы... .

Тогда, зимой 1979 года нам, всем, кто был связан с новым методом изучения Мирового океана, визуальными наблюдениями, казалось, что новые подводные открытия отечественной подводной обитаемой техники не за горами, что и советская гидронавтика скажет свое слово в понимании жизни морей и океанов, глубинных процессов. Увы, этого не случилось - в той, теперь  уже несуществующей стране, не был утвержден даже сам статус профессии “гидронавт”. Были ребята терявшие здоровье, зрение, годами участвовавшие в сложнейших экспедициях, проводившие в стальных капсулах, обитаемых сферах под водой сотни и сотни часов,  рисковавшие своей жизнью, но не имевшие профессии. Советская гидронавтика так и осталась на бумаге.

 Удивительной оказалась судьба и нашего открытия - кое кто из ученых мужей просто испугался, что его личные теоретические и практические исследования могут быть поставлены под сомнение и ... на базе “Гидронавт” больше никто и никогда не возвращался к этой проблеме - не было заказа, не было финансирования.

А тогда? через два дня, дождавшись очередного затишья на море под воду ушли мои коллеги - капитан подводного аппарата Валентин Дерябин и подводный наблюдатель Александр Метлюх, Они подтвердили наши наблюдения и даже подняли на поверхность анализы воды и ... думаю до сих пор где-то в архивах хранятся невостребованные наши наблюдения.

(Конец первой части)