Старо-Оскольские    лабухи

       А  сны  какие?  Нет, понятно, что дурацкие! 

Как этот, нынешний или тот, что вчера…, или позавчера: «…вроде бы я, но на собственных похоронах – в гробу. Бородатый, почему-то в тельняшке, с подковой на шее и босой и… Тоже я, но другой молодой, белобрысый,  затерявшийся среди оркестрантов. Играю на альтушке..

А Боря Сушкин на кларнете... На кларнете? Да! Я на альте, а он на кларнете. У меня вторая партия: иста-иста,  иста-та-та, иста-иста, иста-та-та. А первую, ну саму мелодию, выводил Борис, симферопольский паренек. Это он меня в Старый Оскол и притащил учиться на геолога. 

А еще Женька Мытник, из тех урок, что решаются покончить с криминальной юностью, но кажется, что напрасно. Он чудесным образом выводил мелодию, страшно выпучив глаза, на здоровенной теноровой тубе - эуфониуме!»

Так на самом деле и играли. Ну, что с нас взять – лабухи геологоразведочного техникума образца 1963 года. 

Плохо играли? Да как попало, потому что платили подушно. 10 оркестрантов пришло или 15, все равно по трёшке, то есть по три рубля на нос. Поэтому изображали «игру» и те, кому доставался инструмент. С одной оговоркой 2 рубля нам, а рубль тому, кто  щеки надувал. У «надувателей» дирижёр  мундштуки отнимал, иногда силой – они не должны были издавать постыдные звуки, но... 

А чё такого? Родственники, убитые горем ничего не слышат: халтурим - не халтурим! Главное, что с духовым оркестром провожают в последний путь – дедушку, бабушку, отца, брата-свата…  А чужим и тем, кто потом будет «на шару» поминать усопшего – вообще  все равно. Нам прямо на кладбище выдавали по трояку и две бутылки самогона на всех. 

Мутный, вонючий, «буряковый» самогон, ну, из сахарной свеклы, я ненавидел. Просто жуть. Не то, что выпить – нюхать не мог. Пупырышками покрывался. Что уж отведать – они пьют, а мне дурно! Друзья по старооскольской юности-отрочеству были уверены, что это у меня сызмальства, от нежного материнского воспитания и чистого крымского воздуха. Так мне и правда, всего-ничего было – только-только 16 стукнуло.

Но потом целая жизнь прошла, но и до сих пор не могу. Я мутный спирт в океане, через много-много лет пить не мог, потому что он мутный, как тот самогон, первак «буряковый». Тройной одеколон не пил никогда, как многие в те годы, но тот «мутняк-первак», мне кажется, что еще хуже. Вот как один раз в жизни отведал, когда послали юных будущих геологов собирать картошку.., так и отбило на всю жизнь. Аллергия.

Пол-литровая бутылка стоила 2 рэ. А в горячие, праздничные дни и по полтора можно было купить. А водка «московская» стоила 2 рубля 87 копеек. Так в буряковке 60 градусов – горит, и хорошо горит, а в водяре только 40. Так и где ее, проклятую, еще взять? 

В тот год и ее тоже с прилавков сдуло. Из всего спиртного в Старом Осколе  сиротливо стояло шампанское «брют» из родного Нового Света. Этакий «непотреб»   в засиженных мухами белесых и неприглядных этикетках. Да, кто же его купит? Во-первых, кисляк, во-вторых за эту цену, как раз выходил литр буряковки… А в третьих, - а кураж когда, где? Литр, без малого, выдул и ни в одном глазу. Нет, местный народ эти аристократические фигли-мигли не признавал и от шампанского с странным и непонятным названием «брют», отворачивался категорически. 

Мытник, как-то выиграл у одного цыгана, кажется, Володи Харченко из параллельной группы, мешок шампанского. Подкатили к магазину на цыганской бричке, Вовка покупал шампанское и загружал в мешок до полного.  Так вот, сбежалось человек 20 зевак посмотреть на придурков, которые тот «брют» в таком количестве покупают.

А потом…  В настоящей березовой роще, в Крыму и сейчас таких нет, за околицей Оскола, на берегу речки Оскол, под гитару и Борькину скрипку, под перепляс с переспевом настоящих цыганок, под костерок и печеную картошку, из алюминиевых кружек, замурзанные и счастливые, пили тот замечательный «брют», переполненный искорками крымского солнца, плодородием и прелестью каменистой, рыжей, судакской земли, мы наслаждались замечательным крымским шампанским! И это в мои-то 16 лет… Ну, так не самогон же? 

Наше счастье и заработок закончились с первыми холодами. Однажды, на чьих-то похоронах, мы попались на глаза директору нашего техникума по фамилии Хателишвили, по кличке «Хотелишили-хотелинет». И как только он услышал звуки нашего похоронного завывания, так инструменты и приказал запереть подальше от  позорящих техникум и музыкальное искусство, поганых лабухов.

После этого инструменты выдавали исключительно  по его личному распоряжению. И под честное слово Сушкина, что будем лабать без подставных, не умеющих играть шаравиков-затейников. 

А других оркестров в городе Старый Оскол не было. На серьёзные похороны музыкантов привозили из соседнего города Губкин. Только там был крутой оркестр. Настоящий. Но им надо было платить за дорогу и по четвертному на рыло.  Это вам не шалам-балам, а заводские музыканты Лебединского рудника.

В том, тогда крошечном городке был и еще один оркестр при ресторане. Там Борис  по вечерам, на кларнете, по-настоящему играл. Без понтов. Когда он исполнял свои коронные «Маленький цветочек» или «Царевну-Несмеяну» дамы рыдали…

         «…Так не плачь, не грусти,

          Как Царевна-Несмеяна,

          - Это глупое детство

          Прощается с тобой…»

За эти две песни он зарабатывал просто немыслимые деньги – 10-15 рублей. Это же почти месячная наша стипендия. Несметные сокровища.  Мы с ним могли даже поужинать с борщом, бифштексом и пивом.