Десять  суток  мрака

и  минуты  цветового  безумия

Девять суток мы в Красной пещере, точнее в Кизил-Кобе, самой большой карстовой пещере Украины.

Девять суток бесконечного гула воды,  в царстве вечного мрака. Девять суток мы не видим солнца и теряем чувство времени. Вчера мы ошиблись ровно на 12 часов и если бы не телефонная связь с поверхностью, то ночь была бы нашим днем. Все часы показывали девять часов, но вечера или утра? Мы спорили, спорили и выяснили, что отстаем от жизни.  Это было  утро уже следующего дня.

Десятые сутки нас пронизывает липкий холод и страстное желание зажмурится от солнца, окунуться в мир зеленого цвета и вдохнуть пьянящего  лесного воздуха. Мы соприкасаемся лишь с черно-белым, едва подкрашенным охрой, миром, лишенным всей красоты яркой, цветной и красочной Вселенной под Солнцем. Мы в царстве Харона.

Работаем в Пятом Обвальном зале, а это километров семь-восемь от входа, чтобы отыскать продолжение пещеры. Новые галереи пытаются найти давно, много лет и пока безуспешно.

Все дело в том, что река, вытекающая на свет божий там, на поверхности, на туфовой площадке перед входом в пещеру, не имеет здесь в этом зале своего подземного источника.

После того как был пройден первый сифон, это когда ход пещеры «ныряет» в воду, постепенно год за годом, из экспедиции в экспедицию продолжение  отыскивали с завидным упорством. Так была открыта почти вся огромная подземная река, с озерами, плотинами, водопадами и еще четырьмя  труднопроходимыми сифонами.

Еще в шестидесятые исследователи пещер вышли в Пятый Обвальный зал, гигантское, каменное, подземное «сооружение» в котором когда-то, много сотен или тысяч лет назад обвалился свод, потолок.

 Зал такой огромный, что когда входишь в это заваленное огромными, иногда величиной с грузовой автомобиль, обломками, то не  сразу и понимаешь, куда ты попал.

Безразмерную пустоту выдает лишь исчезновение эха.  Всего несколько метров до этого ты отчетливо слышал, что каждый шаг, каждое слово имеет своего звукового двойника. А вот ты в зале и говоришь как в телевизионной студии, как в вату. Звук поглощается бесчисленным количеством   обвалившейся породы. И лишь потом, излазив все вдоль и поперек, понимаешь, где ты находишься.

Вот только вся загвоздка в том, что река ныряет под этот самый обвал и… исчезает. И это продолжение мы пытаемся найти.

Два года назад мои друзья, севастопольские спелеологи, обнаружили речку, точнее ручей, он  был вдвое, втрое меньше чем та река, что вытекает из зала. Но это было уже что-то. И вот уже третий год мы пытаемся пройти новый, теперь шестой по счету сифон.

Подземный лагерь разбит где-то в центре зала,  под гигантской, упавшей под наклоном,  плитой. Она имеет высоту метров пять и длиной около десяти. Здесь более-менее  тихо и нет сквозняков, которые гуляют по всей пещере, проникая через многочисленные колодцы, скорее всего непроходимые для человека.

В лагере стоит импровизированная из полиэтилена палатка и влажные спальные мешки. Но их всего четыре, а нас шесть человек. Спим по очереди, одна смена работает, пытается расширить вход в сифон, а другая отдыхает.

Вчера сделали очередную попытку пронырнуть сифон. В такие сложные подводные погружения, когда малейшая ошибка может привести к гибели аквалангиста, необходимо иметь два аппарата и двух ныряльщиков. В случае если у одного выйдет из строя акваланг или он застрянет, то это верная гибель, всплывать некуда, весь ход, как водопроводная труба, заполнен водой. В этом случае на помощь должен прийти тот, кто на страховке. Однако,  ход настолько узок, что вряд ли можно помочь товарищу, нужно рассчитывать только на свои силы, сообразительность и быстроту реакции.

После возвращения в лагерь одной из групп, мы собрались, чтобы обсудить ситуацию. Информация неутешительная заканчивается бензин и уже завтра приготовить горячую еду и чай на шестерых будет не на чем. Кроме того, в аквалангах осталось воздуха минут на десять работы. Уже сегодня погружались с одним аппаратом, а второй спелеолог-подводник стоял наготове, держась за страховочный фал у входа в поземно-подводный лаз.

Но и это еще не все,  уже сутки, как замолчал телефон и на поверхности понятия не имеют, что с нами происходит. Надо попытаться найти обрыв, восстановить связь или сообщить, что все нормально. Завтра утром контрольный срок и если связи с поверхностью не будет к нам на помощь выйдет спасательный отряд.

Решаем, что двоим из нас, надо выходить на поверхность. Саша Нагерняк достает из коробка пять спичек и две обламывает. Бросаем жребий и короткие вытягиваю я и Володя Таинкин. Нехотя собираемся, натягиваем мокрые,  холодные гидрокостюмы и уходим к Развилке.

Развилка - это место, где от основного хода Красной пещеры ответвляется на северо-восток ход под нелицеприятным названием Клоака. Впрочем, название оправдывает обводненный рукав длиной в несколько километров, по которому часто нужно продвигаться ползком по жидкой глине, едва приподняв нос над поверхностью воды или противной, как дорожная грязь, жижи.

А вот основная часть пещеры между Пятым Обвальным залом и Пятым сифоном пожалуй самая красивая.  Русло реки перегорожено двух, а иногда и трехметровыми карстовыми плотинами, многие «живые», действующие и озера наполнены водой. И от этого картина напоминает пейзажи филиппинских или индонезийских гор с рисовыми полями на склонах.

На каждом шагу струятся, журчат, шелестят дивной красоты водопады.   Приходится, перевалившись через плотину, подать в озеро и плыть или топать по неровному дну к следующей плотине. Потом  прямо по струям подземного чуда спускаться вниз. И так бесконечно.

Потоки воды и кристаллы каменных образований в свете фонарей сверкают, переливаются, как россыпи драгоценных камней

Плотины или, как говорят спелеологи, гуры, которые сломались когда-то или были сломаны уже теперь первопроходцами, хоть и выглядят очень красиво, отороченные  каменной бахромой, клыками сталактитов, острыми «ножами» кальцитовых обломков, подпертые сталагмитовыми колоннами всевозможных размеров, расцветок от светлой охры, до розово-красных оттенков, представляют большую опасность для наших ветхих гидрокостюмов.

Местами река как бы проваливается, образуя приличные озера, загроможденные каменными обломками  и над ними высокие своды.  Приходится с трудом взбираться на крутой берег, чтобы обойти препятствие.

В этой части пещеры больше всего удивляет даже на невероятные,  девственные, практически,   нетронутые  безжалостными туристами-посетителями, подземные красоты, а обилие жизни.  На стенах, в озерах сотни слепых (а зачем здесь зрение) усатых крошечных рачков-бокоплавов. Одни при нашем приближении убегает, другие, каким-то непонятным восприятием света, двигаются навстречу. Они и есть настоящие хозяева и обитатели этой подземной вселенной. Мы здесь гости и губители, а для них это единственный и неповторимый дом.

Дом, в который ворвались мы со своей неуемной и неостановимой,  жаждой открытий, познания, обыкновенного тщеславия первопроходцев. Мы, даже самые осторожные и бережливые, все равно разрушаем их мир.

 Вот валяется обрывок резины, пачка из-под сигарет, кусок полиэтилена…   Этот мир, просуществовавший миллионы лет без нас, от наших открытий не станет лучше. Когда еще Человека Разумного не было на земле, это подземное царство уже было таким же и они были его обитателями. Мы пришли, ворвались первыми из людей, но за нами пойдут те, кто уже не будет так осторожен, так предан и влюблен в этот мир чарующего и необъяснимо манящего мрака.

Дважды рвет свой гидрокостюм Таинкин, один раз я. Мы вынуждены останавливаться, доставать из рюкзаков свечи, аптечку и заклеивать дырки. Двигаемся чрезвычайно медленно, в дороге около пяти часов, а рассчитывали часа на три.

 Дает о себе знать усталость и уже десятые сутки пребывания под землей. Притупляется страх, главный движитель жизни в экстремальных условиях. Не ужас – поводырь смерти, а нормальный страх - учитель и сторож здравого смысла и благоразумия.

Часто усталость стирает из поведения осторожность, а если к этому прибавить пронизывающий холод, отнимающий жажду жизни, то попасть в жуткое состояние, когда умереть проще, чем сопротивляться достаточно легко. И тогда выжить сложнее, чем прекратить сопротивление. Но там, в бездне или на скале ты этого как бы не понимаешь, не осознаешь и ужас того, что ты был одной ногой за жизнью, за осознанием счастья существования, приходит потом, позже, уже дома, ночью, в теплой и уютной кровати. Засыпая, перебираешь в голове пережитое и,  холодея от навалившихся, точно схваченных памятью деталей своего собственного странного поведения, погружаешься в ужас.

Ты боишься признаться в этом не то, что своим близким, друзьям, а особенно тем, кто был в пропасти рядом с тобой, но и самому себе. Это страх Страха. Признаться в своей слабости, значит убить в себе силу, которая  помогает пересилить инстинкт самосохранения и тебе удается переступить кромку километрового обрыва или шагнуть в зияющую пустоту чудовищной пропасти.

С трудом добрались до пятого сифона, долго спускаемся с огромной и почти заросшей кальцитовыми образованьями  плотины и когда остановились перевести дух, выяснилось, что единственные часы у Володи затекли, теперь мы не знаем который час.

Сидим, курим в огромном зале Голубой Капели и рассматриваем гигантский колодец в куполе зала, из которого летят и летят сверкающие, как голубые бриллианты, огромные капли. Согласно топосъемке  над нами  метров двести толщина пласта юрских известняков и метров на сто, сто тридцать, если не больше уходит вертикально вверх во мрак вечной ночи колодец  большого диаметра. Значит, непроходимая часть составляет метров семьдесят. Заманчиво. Хороший повод, чтобы забраться сюда в следующий раз. Правда, колодец, как опрокинутая воронка, спуститься вниз оттуда с карстового плата, просто, а вот подняться вверх из Кизил-Кобы, нелегко.  Но там  на яйле нет  таких колодцев, точнее они есть, но обнаружить их невозможно. Однако  есть шанс  на несколько километров сократить  расстояние до самой отдаленной части пещеры.

Вот только нужно ли это делать, ведь в эту, самую красивую часть пещеры хлынут толпы варваров, которые очень быстро уничтожат красоту, еще малодоступных, галерей.

 Я и не предполагал, что ровно через год зал Голубой Капели и этот колодец станут для меня роковыми, что живым я останусь случайно, скорее божьим промыслом, чем своей силой, опытом и мое страстное желание участвовать в подземных авантюрах после этого сильно поубавиться. Но это будет потом.

К Развилке, точнее к расположенному по близости в небольшом зальчике на древней плотине, лагерю, мы подошли, едва передвигая ноги. 

На наше счастье телефон работает и, связавшись с поверхностью, сообщаем, что все нормально. А нам в ответ, радостным голосом, дежурный рассказывает, какой сегодня  яркий, майский, солнечный полдень, как поют птицы, и мы это слышим в телефонной трубке здесь в аду, за километрами и километрами Стикса, а ночью в лесу заливаются соловьи.

В уютном подземном лагере установлена палатка, лежат тщательно упакованные четыре сухих спальных мешка, пятилитровая канистра с бензином и полный комплект провианта – чай, сгущенное молоко, банка какао, три банки тушенки, брикеты с гречневой кашей. Это королевский подарок.

Основательно подкрепившись и «оттаяв» в теплой, согретой примусом палатке, мы закурили и под дымок сладкой, желанной и высушенной сигаретки, Володя неожиданно предлагает выходить сегодня, сейчас. Но я с ним не согласен. Все мои доводы разбивались о его, как он говорит, предрадикулитное состояние.

Спорим долго, почти до хрипоты и неожиданно звонит полевой телефон. Я поднимаю трубку и слышу взволнованный голос руководителя экспедиции Саши Назарова. Оказывается, своей руганью мы всполошили весь лагерь, потому что дежурный внимательно слушал нашу брань. Мы забыли отключить телефон.

По очереди успокаиваем Сашу, а я твердо заявляю, что идти не могу. Устал. На том и порешили.

Перед тем, как завалиться спать, звоню на поверхность и прошу разбудить нас часов в десять вечера, чтобы мы к утру вышли из Кизил-Кобы. А до этого нас не тревожить.

Я-то знал, почему хочу выйти из пещеры не глухой ночью, когда темно почти как здесь под землей и не ярким днем, когда просто слепнешь от яркого солнца, а на рассвете, но для Володи, как и для тех, кто там, это не было бы аргументом. Поэтому помалкиваю, спрятавшись за усталостью.

Забираемся, каждый в два спальных мешка и с ощущением забытого тепла и неизвестного под землей комфорта проваливаемся в сон.

Странное это состояние, сон глубоко под землей, в чужом мире, под бесконечное и беспрерывное бормотание реки, непонятные шорохи под неусыпным и бодрствующим воображением.

Я много раз находился в подземных лагерях и не один раз испытал это странное ощущение тревоги во сне, слышал почудившиеся крики, вздрагивал от световых галлюцинаций. Несколько раз, а так было на Кавказе в карстовой пропасти Осенняя, сразу несколько участников экспедиции  слышали звонок телефона, хотя кабель оборвался, как потом выяснилось, еще на входе, а телефонный аппарат унесли на предыдущий бивак, в надежде, что там линия исправна. Но мы,  враз  проснувшись, бросились к тому месту, где еще вчера стоял телефон.

Помню, как во время страшного паводка, там же на Кавказе, на хребте Алек, мы стояли перед пастью гигантской воронки пещеры Величественная, куда с грохотом, ворочая вырванные с корнем деревья, врывались бушующие потоки горной реки.  Еще ночью, до катастрофического ливня, здесь было сухо и в пропасть отправилась группа спелеологов и среди них трое девушек.

И вот мы стоим на утесе над входом в пещеру, вглядываемся с замиранием сердца, в дикий, необузданный водопад, временами полностью перекрывающий вход и превращающийся в безумный водоворот и слышим женские крики.

Понимаем, что это невозможно, грохот, точнее рев был таким, что мы, наклонившись, кричали друг другу в ухо и едва разбирали сказанное. Но  мы отчетливо все трое слышали женские голоса и призывы о помощи.

Тогда все обошлось, и все участники выбрались из пропасти живыми, но до этого Величественная, вот так же в паводок, уже несколько раз отнимала человеческие жизни.

Уже после, в лагере мы расспрашивали о криках всех, кто находился в пропасти, но все категорически отрицали свою причастность к призывам о помощи. Более того, ближе всех к поверхности находились на глубине почти 150 метров, два очень опытных спелеолога, а с их уступа на поверхности не слышны крики даже в тихую погоду.

Но нас  было трое, слышавших женские голоса.

Чаще всего под землей может почудиться шепот, очень тихий разговор. Однажды, в пещере Узунджа в Байдарской долине мы вдвоем с моим другом Генкой Шнайдером, отчетливо слышали, как кто-то читает стихи. Затаив дыхание,  мы просидели минут двадцать, точно зная, что в пещере никого кроме нас не должно быть и, бросившись вдогонку за «чтецом», только на поверхности, под хохот наших товарищей, удостоверились, что мы пустились в погоню за собственными галлюцинациями.

Скорее всего, человеческая психика в экстремальных условиях перенапряжена и человек, даже во сне, находится в каком-то пограничном состоянии между покоем и бодрствованием.

Несмотря на усталость, мы просыпались дважды и оба раза нам казалось, что кто-то подходит к лагерю, но когда зазвонил телефон, мы уже проснуться долго не могли. Быстро готовим ночной завтрак, облачаемся в гидрокостюмы и  отправляемся в долгий и трудный путь.
Теперь Таинкин не понимает почему я спешу, но мне нужно, обязательно нужно выйти на свет божий, на рассвете, а еще лучше  на первой зорьке.

А впереди километры и километры озер, опасностей, шкуродеров третьего сифона и одно из самых больших чудес Кобы, водопад Дружба.

Представляете, в огромный зал, под углом к реке с высоты шесть метров обрушивается в глубокое озеро веерообразный водопад. Зажав каску и фонарь, в полной темноте можно соскользнуть с этой высоты, смешавшись с упругими и прозрачными струями, в озеро. Ничего более захватывающего, чем  этот смертельный трюк, в своей жизни под землей я не испытывал.

И вот мы у выхода. По моим расчетам вот-вот должно светать, но выходить до рассвета нельзя. Может быть, никогда в жизни я не смогу испытать этого чувства. Нужно обязательно выйти и…

Вот только как объяснить это Таинкину? Точно знаю, что если скажу, будет крутить пальцем у виска, мол, придурок. Но часов нет, да, честно говоря, я не знаю когда светает? Точно придурок, неужели ты не мог всего этого рассчитать до того, как это тебе пришло в голову?

Не мог, я это и задумал, только когда мы пришли в лагерь на Развилке. 

А что если я неправильно рассчитал время и солнце уже взошло? Проскакиваем горло Шаманского, последний раз слышим шум подземной реки и последний рывок к выходу, уже по сухой галерее.

А вот и сладковатый,  пьянящий вкус озона, запахи молодой зелени, земли,  пряный дух леса.

Мы выскакиваем снизу вверх,  к выходы из Кизил-Кобы, в привычный мир земной жизни и я вижу, как первая зорька начинает задувать звезды. Я попал, попал во время, в то самое время, как и задумал. Теперь нужно добраться, пусть даже доползти до первой большой поляны, чтобы было видно небо и деревья над головой, упасть и налюбоваться этим потрясающим зрелищем.

Все дело в том, что однажды, в  шестидесятом году, еще тринадцатилетним пацаном, я участвовал в экспедиции известной перовоткрывательницы крымских пещер Людмилы Яковлевны Гуменюк. Это была одна из самых драматических экспедиций симферопольских спелеологов, которую позже, когда все закончилось благополучно, назвали «Кровавой Мэри».

Тогда спелеологи только подошли к третьему сифону и пытались преодолеть один из самых сложных участков в районе того самого водопада Дружбы. Все рвались вперед, в неизведанное, к новым открытиям. Но давалось это непросто: ледяная вода, отсутствие какого либо оборудования и приспособлений,  капризные, бытовые, керосиновые примусы. У нас не было гидрокостюмов, озера брали штурмом, иногда голые, вплавь  с одеждой на голове, чтобы переправившись одеть  сухую и двигаться дальше.

Через большие водные преграды, такие, как озеро Первого Сифона переправлялись на американских надувных десантных лодках «Мэри» времен Мировой войны. Потом тащили лодки через препятствия, плотны.

Экспедиция едва не погибла. Все лодки были разорваны в клочья, снаряжение брошено и ребята из штурмовой группа, через три дня еле живые выбрались из Кобы.

Нас, двоих мальчишек, меня и Васю Ершова еще до этого забросили на надувной лодке в первый лагерь, возле так называемой Королевы, у входа в зал Зала Сказок.

Мы должны были готовить кашу и чай для тех, кто, в буквальном смысле, приползал,  дрожащий и замерзающий из глубин Кобы.

Для нас это длилось четыре дня и когда стало ясно, что экспедиция захлебывается и чтобы никто не загнулся от переохлаждения, было принято решение о немедленном выходе из пещеры. На лодке нас переправили из Северной гавани на южный берег озера и со свечами оставили на берегу.

Свечи в Горле Шаманского, где дует сильный ветер, погасли и, чертыхаясь, с горем пополам, перебравшись через колодец Трехглазки, выяснилось, что единственный коробок спичек промок, превратился в жменю ненужных и скользких щепок. Мы остались одни, без света, в полной темноте. Нас никто не ждал на поверхности, никто не знал, что мы выходим.

В потемках, нет, в кромешной темноте на ощупь, проблуждав всю ночь, еще одну ночь испытаний пещерой, нам удалось выбираться из нее лишь на рассвете.

Я никогда не забуду это удивительное ощущение счастья, что ты жив, что ты выполз на божий свет и… самое главное, после пяти суток пребывания под землей, я увидел такие невероятно яркие краски природы о каких даже не подозревал. И много лет меня волновало, так ли это? Может быть, просто я был еще пацаном и напридумывал все эти цветовые чудеса, невероятное чувство радости жизни на нашей удивительно, яркой, неповторимой и единственной во всей Вселенной планете? Смогу ли я повторить ту, еще детскую дрожь от неописуемого восторга, чувства радости и изумления, что ты жив, что не может быть ничего лучше твоей жизни, твоего бытия в этом мире?

Каждый листок на деревьях, кустах, каждая травинка были разного цвета, все они, как палитра великого художника, где он, смешивая все на свете краски, создает тысячи, сотни тысяч оттенков.

На этой палитре Природы листья были не только всех оттенков зеленого, но и синего, и голубого, и фиолетового. Они были и изумрудными и ярко желтыми, они были такими ярко-красными, что в это трудно было поверить, они были такими ярко-желтыми, что и самый большой фантазер не смог бы описать этот цвет. Но все это перемешивалось на огромных лесных великанах на фоне неба такой синевы, от которой щемило в глазах. Мир вокруг был таким ярким, каким он не должен быть.

Может быть тогда, двадцать лет назад я все это придумал и столько лет носил в себе, пытаясь рассказывать своим друзьям о том, чего не было и, что, возможно, нарисовало испуганное воображение?

И вот небо надо мной. Я так разволновался, что мой друг, мой товарищ  по жизни и по приключениям под землей, Володя Таинкин, поинтересовался здоровьем. Я буркнул в ответ, что-то невразумительное и упал в траву. 

Некоторое время  лежал ничком, боясь поднять голову вверх, увидеть нечто другое, отличное от того, с чем я живу все эти годы. Я все еще боялся, что то,  еще детское восприятие этих утренних красок станет страшным разочарованием. Так боятся расстаться со своим детством, так страшно потерять свое прошлое,  Вселенную, МИР откуда ты родом.

Когда я заставил себя перевернуться на спину и открыл глаза, то увиденное превзошло мои ожидания.  Передо мной открылась все безумное восприятие ярчайших красок  детства. Тот мир, где все больше, ярче, слаже… От переполняющих мозг красок и захвативших дух ощущений у меня полились слезы. Я смог вернуться в тот далекий осенний день своего отрочества, когда, вот так же, испытав себя адом, увидел этот..., прекраснейший из миров. Я увидел еще раз то, что дарит нам Наша Природа каждый день, каждый час, каждую минутку, а мы в суете и повседневности, в грохоте забот и мелочности своих пустопорожних дел не замечаем.

Я лежал в траве и плакал. Слезы текли помимо моей воли. Я плакал от радости, что смог увидеть свое детство, я плакал от горя, что уже завтра не смогу за суетой рассмотреть этот изумительный мир, каким он и есть, а не таким, каким мы его видим всегда.